Татьяна Поликарпова - Женщины в лесу

Зато после низины лес, как бы в награду им за мужество, переменил обличье. Тропа пошла вверх от низины, из распадка, да круто взялась, стала жесткой, каменистой — уж не отмостка генуэзцев, а сама скала держала ее, и вокруг все просветлело, исчезли сумрак и сырость: тут начинался старый лес с деревьями высокими, стоящими редко. Взгляд между ними проникал далеко вглубь, не упирался в непроглядь. Стало куда веселей. Хотя и здесь, на свету, земля, укрытая слоем старой латунно-серого цвета листвы, не радовала ни цветком, ни былинкой.

Женщины снова примолкли, до боли в глазах вглядываясь в лесную, пестрящую стволами даль, представляя себе, как помчится на них с горы литое кабанье стадо во главе с секачом, выставившим на полметра вперед свои желтые клыки. Дубы, старые дубы здесь росли, сыпали желудями — кабаньей радостью.

Петь, правда, пытались, но на подъеме вверх не хватало дыхания. Вере пришлось остановиться, чтобы перевести дух.

— Э-э, нет… Не идет, ребята… Давайте лучше просто разговаривать. Рассказывать. Ну что-нибудь. Истории. Только не страшные. Приятные такие… И — погромче.

— Ну да, чтобы зверь слышал, — кивнула Инна и тут же начала, громко и раздельно выговаривая слова, будто называя тему на школьном уроке: — Как мы с Линой ездили в Финляндию.

Лина так же громко и раздельно подхватила:

— Да, в Финляндию. И это было действительно очень приятно.

На этом рассказ о Финляндии закончился. Вера подождала, подождала и тоже сделала громкое и четкое заявление:

— Да! Нам со зверем исключительно интересно! Правда же, зверь?

Девушки засмеялись. Потом Лина серьезно объяснила:

— Наверное, мы с Инной выбираем самое-самое приятное. А это трудно сразу выбрать… Знаешь, Инна, наверное, вот что… Мне кажется, эта страна достигла дизайнерского совершенства. Вся, до последнего своего кусочка. Мебель, одежда, архитектура… Ну вся: село, город, хутор. Особенно деревянные постройки… Даже сам пейзаж…

— Нет, Лина, это еще не самое прекрасное и приятное, — вкрадчиво, словно бы исподволь подбираясь к главному приятству, сказала Инна. — А самое приятное вот что: там, в Финляндии, очень хорошо быть женщиной. — И, повысив голос: — Зверь, ты слышишь меня? Мало того что чувствуешь себя женщиной, убеждаешься, что это — хорошо!

Глаза ее блеснули зеленым русалочьим огнем, искоса, лукаво она глянула на Веру. Любуясь ею, Вера засмеялась:

— А ведь это тоже признак экологической и дизайнерской грамотности, — заметила она, — но таким девчатам, как вы с Линой, я думаю, экология везде благоприятствует!

— Если вы намекаете, что мы с Линой исключительно хороши собой, — пропела Инна сладким голоском, — то уверяю вас: какими дома были, такими и туда въехали. Но вот — ощутили разницу! Как бы это объяснить… Наверное, вот что: там ты прежде всего — женщина. Потом уж все остальное: молодость, красота, профессия… И это в порядке вещей, это никак не подчеркивается. Да вот вам. — И она повела рукой — широкий полукруг, очерченный ею, демонстрировал удачно найденный пример: — Разве там могло бы произойти с нами такое? Мы бы попросили какого-нибудь их Валентина проводить нас, а он бы убежал!

— Ну-ну, Инна, — улыбнулась Лина, — и у нас не все Валентины. Разве сделал бы так твой Слава… Бросил бы нас…

— Нас, — подчеркнула Инна голосом, — нет. А других… — протянула она с сомнением, но тут же и рассмеялась легко: — И других бы нет. Не бросил.

Вера невольно напряглась: боялась она разговоров о «личном». Всякий раз она убеждалась при таких разговорах: нет срока давности ее собственной беде. А долго мы продержались, до сих пор ни словечком не обмолвились о своем семейном. Вот впервые сказано «твой Слава» при ней, посторонней. И как раз потому, что ей не хотелось говорить об этом, она побоялась оказаться неучтивой в глазах спутниц, не поддержав начавшийся разговор. И спросила, обреченно помогая развить опарную тему:

— Слава — это муж?

И услышала: «Жених».

— Вечный жених. Старый, старый. Долговечный. Но такой хороший. Надежный. Как все финские мужчины, вместе взятые. Да еще и со всем их дизайном!

— Хорошо говоришь, — негромко промолвила Лина. Сказала явно лишь для подруги и, очевидно, с неким особенным значением, понятным лишь им двоим.

А Вера еще пуще забоялась чужой тайны и заругала себя, что спросила про Славу. Но разговор неожиданно прервался… И, разговаривая, они ни на секунду не отвлекались от дела: всматривались, вслушивались… За поворотом тропы Вера первой заметила остро затесанную макушку межевого столбика…

— Ур-ра-а! Столбик тридцать пять! Ур-ра! Видите, он не обманывал! — Она бежала к столбику, еще не видя на нем никаких цифр, но почему-то уверенная — тот самый.

Девушки мчались следом. Да, это был столбик 35. Правда, не красный, красным суриком были намалеваны цифры. Он, казалось, приветливо и весело смотрел на них из травы, густо росшей вокруг него.

— Так, — сказала Вера, вынимая из полиэтиленового пакета бумажку с Валентиновым планом (еще в пакете лежала булочка и немного черешни), — мы идем точно по плану. Сейчас нам идти прямо, без поворотов до следующего столбика. Там мы разворачиваемся и идем себе навстречу. И скоро увидим море, залив, просторы с высоты птичьего полета. Ура и ура!

— Ох, неужели скоро свет увидим. — Инна так вся и потянулась в предвкушении. И Вера тоже вдруг почувствовала, как стосковалась она по вольному горизонту, по просторам… Чтоб во все стороны было далеко видно. Казалось, целую вечность они в лесу… Но часы показывали всего около десяти утра.

Уверенно и весело зашагали они по тропе, ставшей здесь, прямо как на Валентиновом плане, прямой и широкой. Древняя отмостка виднелась отчетливо. Донимала только крутизна подъема, даже разговаривать сделалось трудно. Дышали изо всех сил. Особенно Вера. Теперь впереди шла Инна. Лина поджидала Веру, когда та останавливалась, чтобы унять сердце, отдышаться. Но и у самой Лины от подъема и все сгущавшегося душноватого тепла на верхней губе и на носу выступили бисеринки пота, а щеки раскраснелись. Вере бросить бы свою дубинку, надоела она ей, тяжестью налилась, руку оттягивала, но не решалась Вера: мало ли что будет… Зато во время передышек палка помогала: наваливаясь на нее, Вера отдыхала.

А день набирал силы и звону. Горячее, ярче дрожали полосы и пятна света на стволах и ветках, и лес подобрел к путницам, перестал дичиться, оживал на глазах. Гуще высыпала трава на обочине тропки, кое-где среди деревьев появились кусты, смягчая, растушевывая зеленью седые стволы. Ярко вспыхивали, попадая в полосы света, жуки и всевозможные мухи и мошки. Сам воздух ожил — очнулись в нем запахи свежей травы, листовой прели с терпким привкусом дубовой коры. И вот подала голос кукушка — откуда-то очень издалека. И сразу отозвалась ей невидимая за поворотом Инна: