Кира Буренина - Свет в твоем окне

Наконец он приехал. В огромной меховой дохе, с кожаными чемоданами и белозубой улыбкой, американский гость выделялся своим высоченным ростом. Татьяна, встречавшая его с нами, должна была подняться на цыпочки, чтобы поцеловать Ричарда в розовую щеку. Американец шутил, смеялся своим шуткам и чувствовал себя воистину как дома. У меня на фирме были объявлены рождественские каникулы, и я проводила с Татьяной и Ричардом целые дни. Программа была действительно насыщенной и интересной. Когда мне удавалось не чувствовать неприязни к Ветровой, я искренне восхищалась ее эрудицией, умом, иронией. Еще я замечала, как с каждым днем взгляд Ричарда становился все влюбленно-красноречивее, а поведение все скованнее. Но чем все закончилось — я так и не узнала. Приехал шеф, я вышла на работу, а Николай пропадал целыми днями, счастливый, что выполнял функции шофера Татьяны.

Потом все замолкло. Николай надолго уехал по своим делам. Татьяна перестала звонить. Потекли обычные, рутинные дела: дом — работа — дом. Однажды, опаздывая на переговоры, я поймала частника. Водитель запросил не много, и, путаясь в длинной шубе, я влезла в «жигуль». В машине вовсю гремела музыка.

— В эфире радиостанция «Полет», — зазвучал задорно-писклявый голос — и я вздрогнула. — У нас сегодня счастливый и грустный день, — продолжало звенеть в радиоприемнике. — Наша любимая Татьяна Ветрова, неизменная ведущая радиостанции «Полет», выходит замуж за известного американского журналиста Ричарда Майлза. Мы радуемся вместе с Танюшей и грустим, что нам придется расстаться с ней. А сейчас прозвучит ее любимая песня «Суженый мой» в исполнении Ирины Аллегровой.

Я уже не слышала хриплого голоса певицы.

— Надо пережить эту беду, собраться и пережить, — без конца повторяла я.

Николай закурил очередную сигарету.

— Пора мне домой. Загостился я тут.

И мы долго сидели за кухонным столом у окна, вглядываясь в посаженный матерью тополь, пока его не поглотила чернильная февральская ночь…

Стоял промозглый ноябрь, сетка дождя и тумана висела над городом, и Игорь чертыхался на каждом повороте, бросавшем в лобовое стекло тучи брызг из глубоких бурых луж. Мы страшно опаздывали. Самолет из Мюнхена приземлился, а мы все еще были на Ленинградке.

— А это все ты! — в который раз горестно причитал Игорь. — Если бы не твои переодевания, мы бы точно успели!

Я молчала. Мой основной аргумент, что жену президента компании, с которой мы хотим начать сотрудничество, неприлично встречать в джинсах и кроссовках, был решительно отметен еще в начале пути.

Когда мы, запыхавшись, ворвались в здание аэропорта, оказалось, что никто из пассажиров мюнхенского рейса еще не выходил. Прошло пятнадцать минут, полчаса, час, и только тогда стали появляться измученные долгим ожиданием багажа пассажиры. Они бросались к не менее измученным встречающим и яростно делились пережитым в процессе получения своих чемоданов.

Но фрау Шмидт среди них не было. Розы, стиснутые Игорем в жаркой ладони, стали блекнуть. Мои ноги в туфлях на высоких каблуках затекли. Мы растерянно глядели друг на друга и спрашивали себя, что же случилось. То, что фрау Шмидт вылетела из Мюнхена, было известно, но почему она не выходит к нам?

Мы уже решили вернуться в офис и созвониться с Германией, когда на пороге матовой двери, разделяющей зал прилета и зал ожидания, появилась высокая блондинка в синем кашемировом пальто, с достоинством толкающая тележку с дорогими чемоданами, помеченными монограммой. Это была фрау Шмидт. Мы кинулись к ней, но злое выражение ее лица, колючий взгляд остановили наш порыв. Встреча супруги президента была скомкана.

У фрау Шмидт пропал один чемодан. Сотрудники Шереметьева под ее бурным натиском уже связались с «Люфтганзой» и аэропортом в Мюнхене и выяснили, что чемодан госпожи Шмидт улетел в Москву. Далее его следы затерялись. Негодование мадам было сильным, и это она незамедлительно подкрепляла потоком самых язвительных и почти что оскорбительных оценок работы «Люфтганзы», Аэрофлота и Шереметьева.

В чемодане супруги президента находились коллекционные вещи от лучших модельеров. Теперь их восстановить было невозможно, и мадам лишилась значимой и дорогой части своего гардероба. Я ей горячо сочувствовала. Игорь вел машину молча, слушая фрау Шмидт, мой перевод, и сердито сопел. Обстановка была напряженной, и я ощущала себя в машине как в трансформаторной будке. Но вдруг, не договорив очередной гневной тирады, надменная красивая женщина бальзаковского возраста расплакалась так горько, словно маленькая девочка. Игорь расстроился. Вся задуманная им кампания рассыпалась как плохо испеченное печенье. Он в отчаянии поглядывал в зеркало заднего обзора то на мадам, то на меня. От результатов поездки фрау Шмидт зависел успех фирмы Игоря и, как это ни странно, будущих наших отношений.

Фирма Игоря открывала сеть строительных магазинов, и в качестве инвестора и поставщика должна была выступить компания, возглавляемая господином Шмидтом. Протокол о намерениях был подписан два месяца назад, все юридические и фактические формальности были выполнены. Но господин Шмидт медлил с окончательным принятием решения. Приезд фрау Шмидт должен был стать последним аргументом в пользу нашего дела или против него. И вот она сидела на заднем сиденье «девятки» и хлюпала носом. Правда, она быстро взяла себя в руки и мило улыбнулась. Однако она отказалась от приглашения на ужин в ее честь, сославшись на головную боль, и отправилась в номер оплакивать свои туалеты, а заодно пожаловаться по телефону своему мужу.

Домой мы ехали в подавленном состоянии. Я посмотрела на Игоря, на его потухшие глаза и вспомнила его таким, каким встретила впервые в НИИстроймаше переводчицей отдела информации, попавшей туда сразу после окончания института. Игорь в первый же раз поразил мое воображение. Подвижный, энергичный, он шел по жизни легко, не обращая внимания на проблемы и интриги. Он быстро продвигался по служебной лестнице, у него было много недоброжелателей, но все же большая часть института ему симпатизировала. Меня он заметил примерно через полгода после того, как я начала работать. Это произошло на международной выставке. Он сопровождал делегацию из ГДР, а я ему переводила. Практически целую неделю мы провели вместе, расставаясь только на ночь.

Прошел год, и все шло к тому, чтобы Игорь сделал мне предложение, но когда в стране начались стремительные перемены, в институте закрыли часть тематики, распустили отделы, и Игорь так и остался начальником лаборатории, без надежд на карьеру. Единственным источником выживания были совместные проекты с зарубежными партнерами, поэтому мне приходилось крутиться подобно белке в колесе, пропадая в дальних командировках. Иногда, просыпаясь в гостинице, я не могла вспомнить, в каком городе я нахожусь. А Игорь сдался, оказавшись вне игры. Он опустился, исчезла его подтянутость и деловитость, на жизнь он смотрел с позиции неистребимого скептика, не ожидавшего впереди ничего хорошего. Кроме того, появились необоснованные вспышки ревности, злости. Мне было безумно его жаль, и когда группа фирмачей во главе с Францем Шмидтом приехала к нам, чтобы найти выгодный для себя проект, мне потребовалось немало усилий, чтобы заставить Игоря поверить в себя и взяться за дело. К нему вернулись уверенность и энергия, он посвящал новому занятию всего себя, без остатка. Вопрос о браке уже не поднимался. Когда он стал директором фирмы, он взял меня к себе переводчиком-секретарем. Какую ошибку я совершила! В качестве начальника он был невыносим. Его фамильярность, заносчивость распространялись на всех сотрудников, но в большей степени на меня. Он мог приказать мне сделать любую работу, ловко манипулируя нашими отношениями. Многие «доброжелательные» коллеги называли меня за глаза рабыней. Пусть. Но я видела то, что было недоступно им. Вечерами он был полумертвым от усталости и напряжения. Он плакал во сне, его мучили кошмары, он каялся, что не может вырваться к матери в родной город навестить. И еще он клялся, что без меня и моей помощи он бы сломался, и я это знала. Я любила его и понимала при этом, что наши чувства неравноценны. И все же у нас бывали незабываемые моменты, когда мы ощущали невероятную целостность и взаимопонимание, создать которые могла только любовь.