Элен Гома - Зависимые

— Я сам предупрежу Молли. Не пойдешь.

— Пойду. — Так хочется сделать наоборот, что сил нет. Вообще-то у меня и правда нет сил идти куда либо.

Он помогает мне застегнуть платье.

— Да неужели? — насмехается он, выходя из машины в одних джинсах и пересаживаясь за руль. А затем блокирует двери. — Попробуй.

— Ты маньяк, — бормочу я, чувствуя себя безумно уставшей. — Я бы врезала тебе, если бы у меня были силы.

Он только посмеивается, когда надевает футболку, заводит машину и трогается с места.

— А я бы трахнул тебя еще пару раз. Если бы у тебя были силы.

Я открываю рот, но не могу издать ни звука. Меня обескураживают его слова и… заводят? О, Господи, да что со мной не так? В то время, когда я проклинаю собственные гормоны, Джереми расслабленно напевает какую-то песню, льющуюся из радиоприемника. Очень хорошо напевает. Я любуюсь им всю дорогу до моего дома. Там он смачно целует меня, желает спокойной ночи и уезжает, высадив меня как обычно за углом.

— Как прошел вечер? — кричит моя сестра из душевой кабинки, думая, вероятно, что из-за льющейся воды ей в уши, я тоже ничего не слышу.

— Отлично, — громко отвечаю я, и натыкаюсь на свое отражение в зеркале.

Мама дорогая, хорошо, что она меня не видит сейчас. Потрясающе прошел вечер, и все это написано на моем лице. Губы припухли, тушь слегка размазалась, а волосы… ну волосы очень даже сексуально растрепаны. Я быстренько открываю воду, чтобы смыть макияж.

— А как ваша суббота? — интересуюсь я, выбирая один из ее тюбиков крема.

— Немного странно, если честно.

— Правда? Что так?

— Джереми был сам не свой, а потом и вовсе ушел. Мы просто очень удивились, понимаешь? И настроение было уже не то.

Я замираю после ее слов. Мне становится как минимум не по себе, потому что я все еще ощущаю, как будто он внутри меня. Перед носом вертится его запах.

— А куда он ушел, он сказал?

— Нет. Он просто вскочил с места, вышел и больше не вернулся.

— Странно. — Я пытаюсь поддержать разговор. — Может, возникли срочные дела?

— Скорее всего, эти срочные дела связаны с его новой подружкой Керолайн. Так считает Йен. Но он мог бы и сам рассказать нам.

Вот тут я напрягаюсь не на шутку. Он, конечно, был со мной все это время. И он примчался ко мне, оставив своих друзей в замешательстве, мне чертовски приятно это знать. Но откуда взялась Керолайн? Что за Керолайн вообще?

— О, пока не забыла, — снова орет Джекки, — через три дня я лечу с Коулом в Париж, чтобы выбрать место для галереи. Наконец, мы с ним пришли к чему-то единогласно.

— Но ты не можешь! — теперь и я ору. — Ты что забыла про мой день рождения?

Она, наконец, выключает воду и выходит вся мокрая, обернутая в полотенце.

— Прости, дорогая.

О, нет, только не вздумай меня обнимать.

Но именно так она и делает. Я закатываю глаза. И вот я тоже мокрая.

— Другого времени нет, и Коул настаивает. Мы отпразднуем, когда я вернусь, ладно? — Я чувствую себя маленьким брошенным ребенком. — Мм, ты пахнешь мужчиной, — добавляет она, похлопывая меня по плечам, и я чуть не давлюсь собственной слюной. — Прими душ, ты вся потная. Как много танцев надо станцевать с одним и тем же мужчиной, чтобы впитать его запах, а? — подмигивает она, отлипая от меня. — Знакомый запах, кстати.

Мои ноги дрожат так, что вот-вот рассыпятся. Джекки удаляется из ванной, оставляя меня наедине с моими попытками переварить все, что она сказала.

Во-первых, кто такая Керолайн, и почему все думают, что Джереми сегодня поехал к ней? Во-вторых, я остаюсь праздновать свой день рождения без сестры? Просто прекрасно. А про запах, который ей так знаком, я даже думать не хочу!

Ах, да, еще кое-то. Мой телефон остался у Паркера на шезлонге, когда я швырнула его туда, чтобы пойти на разборки с Джереми. А еще на мне нет трусиков.

После душа я надела пижаму с котиками и завернулась в одеяло, чтобы мысленно снова очутиться на заднем сиденье Порше.

Все то, что он проделывал со мной сегодня, врезалось в мою память так основательно, что я долго не могла заснуть, воспроизводя и смакуя каждый момент с ним. Как он смотрел на меня порочным взглядом, как изгибались уголки его губ. Как он пел песню и бросался грязными словечками в мой адрес по пути домой.

Перед тем, как отключиться, я ловлю себя на мысли, что помимо нескончаемого возбуждения, я питаю к нему непонятные теплые чувства. Я расплываюсь в улыбке, думая о нем, и это не очень хороший знак.

Через полчаса после того, как я отвез Эви, я вернулся к дому Паркера, чтобы забрать ее телефон. Какого черта я это сделал, не знаю, но я почему-то хотел вернуть ей телефон сам. Возможно, искал повод.

Оказалось, что вечеринка приняла вполне ожидаемые для меня, но неожиданные для Молли, обороты. И среди кучки пьяных неудачников оказалось не так весело, как она могла подумать. Забрав ее из этой клоаки, я предложил отвезти ее домой, но она отказалась. Тогда я вызвал такси и убедился, что она в него села.

— Ты единственный, кому можно доверять. Эви так повезло с тобой, — сказала она, зевая, перед тем, как таксист надавил на газ.

Я вернулся в свою машину и крутил телефон Эви в руках, задумавшись над словами Молли. Зная о том, какой я, и какой образ жизни веду, она считает меня хорошим вариантом для своей подруги. Я усмехнулся. Как такое может быть?

Ладно, я не отправляю девушек в бассейн против их воли, надравшись как скотина, как это сделал Паркер под конец вечера. Но в списке грехов — это, наверное, самый безобидный, так что тот же Паркер просто невинная овечка по сравнению со мной. Я реально отдаю себе отчет в том, что недостаточно хорош, чтобы быть с такой девушкой, как Эви. Не просто недостаточно хорош, а ужасен. Тогда что я с ней делаю?

Не слишком ли поздно задавать себе этот вопрос? Возможно, стоило раскинуть мозгами перед тем, как ты трахнул ее на диване? Или хотя бы перед тем, как она взяла в рот твой член около часа назад?

Просто заткнись.

Ненавижу свой внутренний голос. Когда он у меня появился вообще?

Если такой мудак, как я не может быть с такой чудесной девушкой, как Эви Миллер, значит что? Правильно, значит, придется перестать быть мудаком. Потому что я хочу быть достойным ее. Впервые в жизни я чувствую что-то хорошее и не хочу упустить это.

После того, как мои родители сделали все, чтобы сформировать во мне нездоровое отношение к отношениям, я не заморачивался чувствами. Потому что участь любой парочки — разочарование. И предшествующее ему бесконечное вранье. И это то, что я ненавижу больше всего на свете. Плавали, знаем.

Так, например, мой отец лгал маме, что любит ее на протяжении всего моего детства, хотя «любил» в это же время маму моего друга. А мама лгала мне, что все хорошо, когда я постоянно слышал их ссоры. Пока он не сбежал в Испанию вслед за Марией Морено пять лет назад, а мама понеслась вслед за ним, и все это дерьмо, наконец, покинуло мои будни.