Джулия Хилпатрик - Сын Ретта Батлера

Фреди все сочувствовали, спрашивали, не сильно ли ушиб его бандит?

Фреди был бледен. Он держался за руку и морщился от боли.

— Надо приложить лед, — посоветовал кто-то.

Джон мигом слетал на кухню и принес серебряное ведерко со льдом.

— Вот, сэр, приложите, — подал он ведерко Фреди.

— О! Вы уже успели стать врачом? — не без иронии спросил Фреди. — Интересно, а еще минуту назад вы были подавальщиком.

— Лед вам поможет, сэр, — не обратил внимания на его колкость Джон.

— Вы уверены?

— Да, сэр, моя мать всегда так делала, если я ушибался…

— А, значит, у вас-таки нет врачебной лицензии. Врач — ваша мать. И какое же учебное заведение она окончила?

— Моя мать не врач, но это знают все, сэр…

— А мне плевать на то, что знают все. Еще не хватало, чтобы какой-то официант учил меня жить.

— Простите, сэр, — сказал Джон и повернулся, чтобы унести ведерко.

— Разве я отпускал тебя? — остановил его Фреди. — Разве я сказал тебе — свободен? Нет, надо будет пожаловаться хозяину. Здесь совершенно не умеют обслуживать посетителей.

— Прекрати, Фреди, — вступилась за Джона Лора.

— Почему это я должен прекратить? Я прихожу в артистический ресторан, я плачу деньги, а мне здесь хамят официанты. Почему я должен это сносить?

И так далее в том же духе.

Фреди действительно пожаловался хозяину, и тот на несколько дней отстранил Джона от работы в зале, заставив его помогать на кухне.

Это последнее событие привело Джона к окончательному решению — и здесь он работать не будет. Но до того как он оставил «Богему», с ним произошел случай, который потом сильно повлиял на всю его жизнь.

Джон по-прежнему жил у поляка, и тот был счастлив, что когда-то впустил в свой дом подозрительного парня прямо с улицы. Остальные комнаты в доме Ежи пустовали. Джон часто спрашивал хозяина, почему тот не даст объявление о сдаче комнат. Но Ежи наотрез отказывался заселять свой дом таким образом. Наверное, он был фаталистом, потому что надеялся на случай, который сам приведет к нему хороших постояльцев.

— Так же, как это случилось с тобой, Янек, — улыбался поляк.

И случай действительно привел в дом постояльцев. Правда, это случилось не ночью, а среди бела дня, когда Джон еще отсыпался после ночной работы.

Его разбудил шум в коридоре. Кто-то тащил что-то тяжелое, а потом дверь комнаты Джона распахнулась и мужской немолодой голос произнес:

— Порка мадонна! Здесь уже кто-то спит!

— Не сюда, не сюда! — послышался голос Ежи. — Соседняя комната!

Дверь закрылась. Джон, который лежал, отвернувшись к стене, так и не увидел, кто же посягнул на его одиночество.

Новых жильцов оказалось трое. Это была итальянская семья — отец, мать и их дочь. Они тоже только что прибыли в Нью-Йорк, но не из провинции, а прямо из Италии. Это оказались милые, улыбчивые, добрые, но ужасно шумные люди. С утра до вечера Джон только и слышал резкий голос отца, которого, кстати, звали Джованни, что означает тот же самый Иоанн, его жены Лореданы и низкий красивый голос их дочери Марии. Когда Джону казалось, что семья не на жизнь, а на смерть ругается и сейчас дело дойдет до рукоприкладства, оказывалось, что они просто обсуждают меню на ужин.

Джованни очень скоро устроился на работу, а Мария тоже стала куда-то постоянно уходить по утрам. Лоредана не работала. Хотя и по дому у нее была уйма дел.

Да, читатель, ты догадался, Джон и Мария как-то сразу понравились друг другу. Правда, поначалу отец смотрел на эту симпатию между молодыми людьми несколько настороженно, но потом смягчился. Он только раз пришел к Джону и строго сказал на плохом английском:

— Моя дочь — невеста. Ты ее не обидеть.

— Я не собираюсь на ней жениться, — сказал Джон. — Мы же просто дружим.

— Нет. Такое не бывает. Парень и девушка — только любовь. Если дружить — дома. Все.

— Хорошо, — сказал Джон. — Будем дружить дома.

Но дома дружить было неинтересно. Итальянцы приглашали Джона к себе в комнату, усаживали за стол, угощали вином и заводили долгие и путаные разговоры о своей родине — Калабрии.

Из их разговоров получалось, что лучше места на земле нет. Правда, становилось непонятно, зачем же они тогда уехали в Америку.

Но разве можно остановить молодых, которым хотелось бы побыть наедине?

Очень скоро Джон и Мария стали встречаться в городе. Джон водил девушку на все выставки, вернисажи, во все музеи, несколько раз они побывали и на спектаклях. У Джона теперь появились деньги, и он не жалел их. Собственно, это и стало причиной того самого рокового события. Дело в том, что денег у Джона было не так уж и много, а тратил он почти все. Тратил и не жалел. Новый мир ощущений открывался для него. Он хватал его жадно и безудержно. Марии было это, может быть, не очень интересно, и она чаще предлагала Джону отправиться куда-нибудь в тихий парк, но Джон и слушать ее не хотел. Он открывал для себя мир искусства, которому, теперь он в этом был уверен, посвятит свою жизнь.

Как раз в это время в Америку стали привозить выставки французских импрессионистов. Джон был потрясен картинами Моне, Дега, Ренуара… Сами имена этих художников казались ему волшебными. А то, как видели они мир, было для Джона откровением.

Старых мастеров итальянской, французской, испанской, голландской школ он знал неплохо. Мать учила его понимать прекрасное. Но эти художники открыли ему прекрасное совершенно с новой стороны.

Но деньги… Ах, эти деньги! Так вот, денег не хватало. Ведь помимо билетов в музеи и на выставки — на спектакли, слава Богу, артисты давали ему контрамарки — надо было угостить Марию сэндвичем или даже пирожным. Джон мог только расплатиться за квартиру. И он избрал обычный путь молодого, но бедного ухажера. Он стал ограничивать себя в еде. Кое-что он, правда, мог перехватить в ресторане. Но наесться досыта не получалось. Доедать объедки ему не позволяла гордость, а другой возможности не было. Хозяин строго следил за продуктами.

Надо ли говорить, что молодой организм требовал много пищи, надо ли говорить, что даже непродолжительное голодание было для него вредным. У Джона иногда начинала кружиться голова. Есть ему хотелось постоянно, и эта мука усугублялась тем, что он все время видел людей, евших вкусно и обильно.

Джон был абсолютно искренен, когда сказал Джованни, что любовных чувств к Марии не питает. Он действительно всего лишь дружил с ней. Но вот Мария, очевидно, придерживалась несколько иного мнения на этот счет. Джон все чаще ловил на себе взгляды девушки, от которых ему становилось не по себе. Все чаще она со значением брала Джона за руку, глубоко и томно вздыхала, все чаще в омнибусе старалась прижаться к нему. Конечно, Джон был не стальной, его волновали эти проявления далеко не дружеских чувств, но он свято чтил обещание, данное Джованни. И потом, он серьезно считал, что еще не достиг возраста любви, а тем более брака. И Марию он на самом деле не любил. Ему было интересно с ней, здорово, чудесно, но любовь, думал Джон, это что-то совсем-совсем другое.