Итсасо Мадарьяга - Одинокие сердца

— Мачистом! [10] Мачист — человек, убежденный в том, что мужчины обладают неоспоримым превосходством над женщинами во всех сферах жизни. — взорвалась Одри.

— Опять ты начала наклеивать ярлыки. — Виолетта, остановившись и подождав, когда Одри окажется с ней на одной ступеньке, посмотрела в глаза дочери. — А скажи-ка мне, какая разница между мачистом и феминисткой? — Виолетта с трудом сдерживала гнев, который вызывал у нее весь этот разговор. — Ты говоришь так, как будто тебя чем-то очень сильно обидели или сделали по отношению к тебе какую-нибудь гадость. Сэмюель был твоим отцом со всеми присущими ему недостатками и достоинствами, и, поверь мне, у него имелось и то, и другое. Он был сыном твоего дедушки, и об этом тоже не следует забывать. Его представления о семье и семейных традициях оставались, можно сказать, незыблемыми. Вот и все. Ты до недавних пор вообще этого не замечала, а сейчас вдруг ведешь себя так, как будто для тебя стало новостью то, что Земля круглая…

— И приплюснутая с полюсов, — машинально выпалила Одри, не задумываясь о том, что ее мать может не на шутку рассердиться.

Виолетта продолжала говорить с таким видом, будто ее никто не перебивал:

— Ты окончила университет и устроилась на работу, и при этом менталитет отца и деда никак не отразился на твоей жизни. Я позаботилась о том, чтобы этого не произошло.

После всего сказанного она тяжело задышала.

Одри, со своей стороны, уже начала кое-что понимать. Ее мать сделала все, что от нее зависело, чтобы ей позволили воспитать по крайней мере одного ее ребенка так, как она сама считала правильным, и этим ребенком стала она, Одри. Мать выступила в роли ангела-хранителя, защищавшего ее от всяческих напастей — в том числе и от вмешательства в процесс воспитания консервативно настроенного дедушки. Сэмюель был слишком загружен работой, и, кроме того, воспитание ребенка являлось женским делом — по крайней мере, до тех пор, пока этот ребенок не достигнет определенного возраста. Однако когда Сэмюель решил, что пришло время ограничить кое в чем свободу дочери, было уже слишком поздно: она почти поступила в университет, и ей предстояло жить довольно далеко от «Виллоу-Хауса». Сэмюель понадеялся на то, что Виолетта будет воспитывать их дочь так, как полагается… Но не тут-то было!

— Когда я поступила в университет, отец, наверное, сердился из-за того, что мне придется жить в одном помещении с другими девушками, да? — спросила Одри, хотя ответ на этот вопрос был для нее очевиден.

— И из-за этого тоже.

Можно было даже не спрашивать, какие ожесточенные споры разгорелись между родителями, когда она решила покинуть помещение, в котором жила со своими сокурсницами, и поселиться с Джоном. Но Одри все же спросила:

— Когда я начала жить вместе с Джоном, это вызвало у вас раздоры?

— Да, но не очень серьезные. Твой отец знал, что я все равно настою на своем. Мне повезло, что ты была девушкой, а не юношей, иначе с моим мнением никто не стал бы считаться.

— Да уж, меня это тоже радует… — мрачно сказала Одри. — Где, ты говорила, находится замок — тот, рядом с которым есть сад с редкими душистыми растениями?

Виолетта на несколько секунд задумалась.

— Château [11] Château — замок ( фр. ). Шамроль… — наконец вспомнила она. Затем, достав путеводитель, стала читать вслух: — Э-э… Замечательные сады в стиле Ренессанс… крытая аллея со стенами и потолком из виноградной лозы… павильон с видом на замок… A-а, вот — участок земли с редкими ароматическими растениями, использовавшимися в шестнадцатом веке для приготовления лекарств и духов.

— Я уже представляю себе, как наши прапрабабушки-колдуньи впадали в страстную дрожь от одного лишь упоминания об этом саде.

Виолетта, не обратив внимания на слова дочери, продолжала читать:

— Кроме того, здесь есть музей, посвященный искусству изготовления духов и его развитию на протяжении нескольких столетий, а также имеются лаборатории парфюмеров и естествоиспытателей, коллекции флаконов и магазинчик сувениров.

Виолетта, оторвав взгляд от путеводителя, захлопнула его с таким видом, как будто уже прочла все, что хотела.

— Ну что ж, очень даже интересно. И в каком направлении нам нужно ехать?

Она снова открыла путеводитель.

— Э-э… Орлеан. Нам нужно ехать в направлении Орлеана. По-моему, по национальной автомагистрали номер сто пятьдесят два.

— Тогда поехали. Заодно там и поедим, да?

— Прекрасная мысль, но, если не возражаешь, давай поедим еще до того, как приедем в этот замок.

Одри — уже в который раз — удивилась жизненной силе матери и ее стремлению побывать в каких-то новых для нее местах, попробовать незнакомую еду и вообще, как говорится, жить на полную катушку. Разумеется, от пребывания в течение целого дня на открытом воздухе разыгрался аппетит не только у матери, но и у Одри, однако активность Виолетты во время этой поездки не переставала удивлять ее дочь. Если бы в этой поездке верховодила Одри, то они с матерью не посетили бы и половины тех мест, в которых побывали, и не отведали бы и половины тех блюд, которые они — благодаря неутомимому любопытству матери — попробовали. Одри приходилось признать, что благодаря Виолетте она открыла для себя этот уголок Франции, о котором раньше у нее имелось весьма ограниченное представление и в котором можно было обнаружить гораздо больше интересного, чем она могла себе представить. Одри мысленно упрекнула себя в том, что пыталась использовать долину реки Луары лишь как декорации для своих романтических грез — не более того. При таком подходе она не увидела бы и половины красот, открывающихся перед ее глазами, а вот благодаря проникновенным словам матери она начинала смотреть на все другими глазами. Каждый день ей предоставлялась возможность испытать блаженство — пусть даже всего лишь на миг, — и открыть восхитительные моменты. Она то слушала загадочный шелест листвы, то наслаждалась отдыхом на берегу бурной и весело журчащей речки, то любовалась долиной, простиравшейся перед ее взором и казавшейся под лучами солнца полной жизни и самых ярких красок. В любой из таких моментов Одри испытывала умиротворение, чувствовала радость, восторг и твердое намерение не упустить ни один из этих моментов из-за собственной невнимательности. У нее возникало ощущение, что раньше она, чтобы увидеть мир и восхититься им, использовала чужие глаза, вместо того, чтобы смотреть своими собственными. Здесь же она могла увидеть все вокруг именно своими глазами — нужно было только захотеть это сделать.

Сэм потягивал из большой кружки темное пиво, сидя у стойки бара в полутемном пабе — прямо под одной из тусклых лампочек, которые помогали создавать интимную обстановку. Откуда-то из глубины зала доносилась музыка — вперемешку с обрывками разговоров. В дни, подобные этому, Сэм нуждался в расслаблении, и расслабиться ему удавалось именно здесь. Он сделал большой глоток из кружки и затем слизал с губ пену. Сегодня был очень трудный день, а потому Сэму хотелось немного отдохнуть и побыть одному. С каждым днем на него все сильнее давили коллеги, которые не понимали, что, пока его мать не вернется из этой чертовой долины реки Луары, он ничего не сможет сделать. Сэм сгоряча даже совершил довольно глупый поступок — попытался договориться со своим дядей о том, чтобы пообедать или поужинать вместе и обсудить при этом кое-какие дела. Сэм знал, что ему не следовало этого делать, прекрасно знал, однако Грегори Салливан изо дня в день требовал от него решения — ну хоть какого-нибудь, — а хоть какое-нибудь решение никогда не бывает наилучшим. Черт побери! И чего это им всем вдруг стало невтерпеж?