Ганс-Йозеф Ортайль - Ночные тайны

Отец лежал на спине, однако ничего нельзя было увидеть, кроме головы с плотно закрытыми и странно запавшими глазами. Покрывало доходило ему почти до подбородка и укрывало всю кровать, как тонкий слой снега, яркая белизна которого разрезалась лишь несколькими тонкими прозрачными трубками и электрическими проводами. Из-под простыни, словно лапа какого-то животного, одиноко выглядывала нога.

Взгляд Хойкена сразу остановился на этой ноге. Георг изумленно смотрел на нее и не мог оторваться. Торчащие пальцы, сильно ороговевшие края которых покрылись трещинами, толстые, набухшие вены, лежащие на вялых сухожилиях, будто высохшие и замусоренные реки. Ногти были обрезаны очень коротко и почти не видны. Большой палец выступал, словно окоченевший или мертвый. Желтая, будто восковая, оцепеневшая нога казалась чужой и внушала Хойкену мысль о близкой смерти отца. Сейчас, увидев все это, Георг вдруг осознал, что произошло вчера. Бескровная, во многих местах странно натянутая кожа старика казалась ему пораженной тяжелым, опасным, идущим от сердца ядом, который расползался по всему телу до самых кончиков пальцев.

— Плохо себя чувствуешь? — услышал он голос профессора. — Принесите, пожалуйста, стакан воды! — услышал Хойкен опять и заметил, что Лоеб поддерживает его справа, словно размышляя, нуждается ли он в помощи. Внезапно, вопреки своему предубеждению, Хойкен понял, что профессору не чужды человеческие эмоции и он тоже способен переживать. Когда принесли стакан с водой, Георг отошел от стены и стал пить. Теперь он стоял так, что больше не видел голую ногу, а только белоснежную простыню, из-за которой виднелась голова очень старого мужчины, которого, казалось, уже никто не мог спасти. Итак, увы… Скорая смерть. Торжественная месса в соборе. Толпа людей, которая потом растечется по площади. Тяжелые удары колоколов болью отзываются в душе. Заключительная песня общины. Иногда, когда отец, шутя, говорил о своих похоронах, он просил устроить все именно так. Хойкен вернул стакан, но даже не заметил, кто его взял. Он словно издалека слышал, как Лоеб что-то говорит, пытаясь отвлечь его от тяжелых мыслей. Заставляя себя слушать его голос, Хойкен заметил, что теперь это были слова ободрения. Лоеб говорил о преимуществе надувных матрацев, о необходимости регулярной смены повязок, раз в два дня обычно достаточно, но в таком случае, как этот, требуется ежедневная перевязка, прежде всего, при рассмотрении факта, что…

Хойкен спрашивал себя, следует ли ему еще раз посмотреть на ногу отца. Как давно он не видел его нога голыми, кажется, несколько десятков лет. В последний раз это было на берегу Рейна, когда они с отцом ехали в Бонн и остановились отдохнуть. Отец снял туфли и носки и болтал ногами в воздухе. Тогда это казалось Хойкену таким ребячеством, будто этот сидящий рядом мужчина попал в давно утраченное детство. «Детство родителей, — думал Хойкен, — слишком трудно представлять, можно только угадывать. Если бы было время внимательно рассмотреть их детские фотографии, может быть, только тогда мы сумели бы проникнуть в атмосферу тех лет и пережить то, что пережили они».

— Тебе уже лучше? — услышал он голос Лоеба. Нужно было отвечать, но Хойкен не хотел показывать, что испугался. Что же ему сказать в ответ?

— Знаешь что, Джозеф? — сказал он и откашлялся. — Знаешь, о чем я сейчас думал? — Он наконец отважился посмотреть на профессора, но тот молчал и не отводил глаз от постели пациента, как будто сам размышлял о чем-то. — Я думал о Менцеле, — продолжал Хойкен, — об Адольфе Менцеле [12] Адольф Фридрих Эрдман Менцель (1815–1887) — немецкий исторический и жанровый живописец. . Недавно мы выпустили книгу его эскизов. На одном листе не нарисовано ничего, кроме его правой ноги — голой и чужой. Страх охватывает, когда видишь эту ногу.

— Менцель великолепен, — согласился Лоеб, по-прежнему не глядя на Хойкена. — С моей точки зрения, он вообще один из великих художников. Я видел много его картин. В Берлине, разумеется, да, в Берлине.

Они молчали, словно погрузились в разглядывание шедевра, после которого смотреть на другую картину нет никакого желания. Через несколько минут профессор оторвался от перегородки и еще раз коснулся руки Хойкена.

— Идем, Георг, выйдем отсюда.

После этого они перебросились парой фраз, Лоеб еще раз сообщил диагноз и только вскользь упомянул о возможных осложнениях, которые могут привести к кризису. Эмболия, местный тромбоз, большая опасность инфицирования. Лоеб расценивает теперешнее состояние пациента как удовлетворительное. «Ему просто говорить, — думал Хойкен. — Наверное, он видел случаи намного хуже, так что отец по сравнению с ними легко отделался». Но Георг еще никогда не видел своего отца таким, и то, что он увидел, сложилось в его сознании в такую страшную картину, которую нельзя было сравнить ни с чем другим.

Стоя в лифте, Хойкен еще видел перед собой стерильную палату и вышел онемевший, словно погруженный в гипнотический транс. Он даже несколько раз посмотрел на часы, но никак не мог запомнить, который час. Он не мог следить за временем. Выйдя из лифта и направляясь через холл к выходу, Георг увидел своего брата, шагающего прямиком в клинику. Они увидели друг друга и поспешили навстречу, словно договаривались встретиться именно здесь. Кристоф был без плаща, только в темном удобном костюме без галстука. Братья пожали друг другу руки. Хойкен почувствовал, что Кристоф разглядывает его и пытается понять его настроение.

— Ну, как он?

— Не поднимайся, Кристоф! То, что ты там увидишь, тебя не обрадует.

— Еще как поднимусь, мой милый! Как ты думаешь, зачем я в шесть часов утра уже выехал из Штутгарта?

— Ты приехал поездом?

— Конечно, иначе как бы я мог уже быть здесь?

— Что еще ты на сегодня запланировал? Когда уезжаешь?

— Сейчас я поднимусь к отцу, а позже приеду к вам в издательство. На сегодня я зарезервировал три места в «Le Moineau» .

— В «Le Moineau» ? Не нашел ничего попроще?

— Ты уже ел там когда-нибудь?

— Нет, но, конечно же, слышал о нем.

— Вот видишь, только слышал! Если бы я о чем-то только слышал, я не позволял бы себе судить об этом.

— Кристоф, я не позволяю себе никаких суждений, я только хочу спокойно пообщаться с моими братом и сестрой так, чтобы меня не забавляли все время крутыми изысками французской кухни.

— Изыски французской кухни! Вот как ты это называешь! Все еще заметно, что ты учился в США и ни одного семестра — во Франции.

— Зато ты учился во Франции и ни одного семестра — в США.

— Не хочешь ли ты сравнить Францию и США?

— Нет, Кристоф, не хочу. Я вообще ничего сейчас не хочу. Собственно говоря, я должен уже давно быть в издательстве. Согласен, пойдем в «Le Moineau» , если это доставит тебе удовольствие. Встречаемся там?