Ануш Варданян - Не ссорьтесь, девочки!

— Вася! Вася!

Несколько голов, в том числе и знаменитого писателя, поворачиваются к ней. И чтобы как-то оправдаться, Лосева наигранно возмущенно спрашивает:

— Ну, где этот работничек?

Официантки недоуменно пялятся на хозяйку, а Юля шипит в ухо Нонне, пытаясь спрятаться за ее мягким плечом:

— Он. Точно он. На имя откликается.

Через пятнадцать минут все четверо хохочут на всё кафе. Между Семеновым и Юлей — манекен в смокинге, уже изрядно помятом. Соня рассказывает о Борюсике, по ходу дополняя повествование новыми, только что сочиненными деталями.

— Правда, честное слово. Он игуану похоронить хочет с Ахматовой рядом, в Комарово.

— А вы говорите, писать не о чем, — говорит Нонна Семенову.

Семенов ухохотался до слез.

— Софья, вы все это выдумали?

Юля уважительно смотрит на подругу:

— Нет, она не врет. Она иногда только приукрашивает.

— Я не приукрашиваю. Мои заказчики — уникальные люди. Каждый — персонаж. Что здесь приукрашивать? Краше не придумаешь. Обожаю их. Этот, например, помешан на своей жене, как Блок. Не спит с ней, но водит по врачам — то грудь увеличить, то губищи ей раскатать…

Семенов начинает икать от смеха:

— Как Блок!

Нонна толкает Соньку в бок:

— Блок спал с женой.

— Не спал.

— Нет, спал. У него даже сын был. Умер девятидневным, бедный малыш.

— Девочки, не ссорьтесь! — умоляет Юля. — Ты лучше про панно расскажи.

Соня готова рассказать, благо есть аудитория.

— Он сказочно богат. Панно приобрел жене «Три богатыря», по одноименной картине Васнецова, только, многоуважаемый Василий Павлович, выполненное из драгоценных и полудрагоценных камней: опала, янтаря, изумрудов и малахита.

— Боже, Соня, что вы такое рассказываете?!

— Да, да, да… Честно. А еще у меня однажды случай был. Я тогда сама руками работала. Это сейчас у меня бригада лепщиков, а тогда я вместе с ними вкалывала. Так вот. Делали мы одну квартиру. В лепке должно было быть все — стены, потолок, колонны, двери. Вообще, я заметила, что у богатых людей, как у древних этрусков, боязнь пустого пространства. Ну, у этрусков понятно, они боялись, что на пустом месте может злой дух обосноваться. А у этих… Не понимаю. Может, это как-то с деньгами связано? Ну, я не об этом. Так вот. Работаем мы, а в квартире ничего еще нет: ни туалета, ни раковины. А меж тем, как вы понимаете, сортир — это вещь первой необходимости. Я хозяину об этом сообщаю и он, как зайка, едет в магазин и привозит унитаз. Я увидела — похолодела. Я уж в этом разбираюсь. Такой толчок тысячу долларов стоит. А хозяин радуется, что угодил. Говорит, это временно, пользуйтесь пока. И ставит его прямо на фановую трубу, просто так, не закрепив. Ну, мы пользовались. Десять мужиков и я. Я каждый раз с содроганием. А поскольку вместо слива — ведро с водой и ковшик, то весьма скоро унитаз за штуку долларов потерял свой лоск, хотя и продолжал стоить больших денег. И вот однажды, простите за подробность, разобрала меня диарея. Я смотрю на этот грязный тысячедолларовый унитаз и понимаю, что сесть я на него не смогу по причине природной брезгливости.

— Нет у тебя никакой брезгливости, — замечает Нонна.

— Не ссорьтесь, девочки, — призывает Юля.

— Но она не брезглива!

— Ты просто этот унитаз не видела. Ну вот. А диарея, между тем, требует немедленного разрешения. И я взлетаю на этот толчок в позе орла и… Вот оно, счастье, нет его слаще. Но! Когда я собираюсь уже принять вертикальное человеческое положение, унитаз предательски кренится подо мной, и мы с ним вместе валимся на пол. На мне ни царапины, а мой белый фарфоровый друг — пополам. Я в диком ужасе, так как понимаю, что расплатиться с хозяином квартиры и погибшего унитаза не смогу в ближайшую пятилетку. А он каждый вечер приезжал с ревизией. Ждем его. А я думаю, как ему сообщить? Сбежать даже хотела. Но не успела. Он: «Как дела?». А я говорю, да все нормально, только… Он сразу насторожился: «Что только? Сроки срываете? Деньги еще нужны? Денег — нет!». Я: «Да нет! Не об этом. Понимаете, ваш унитаз…». А он: «Это теперь ваш унитаз…». Я приуныла. «Ну, да… Ну, да… Я так и думала, что это теперь мой унитаз». Думаю, все! Это он намекает уже, потому что знает. Кто-то настучал.

— Ну, и как вы выворачивались? — изможденный смехом Семенов требует финала.

— Я рассказала все, как было. Как орлом взлетела. Как падала. Как думу думала — улизнуть в окно. А он говорит: «Ну что вы, что вы! Я ж говорю, на распродаже купил, всего тысяча долларов. Она еще продолжается, распродажа-то. Я завтра съезжу». Господи, думаю! Это ж как справедливо устроен мир: один имеет право кокать толчки за штуку баксов, а другой имеет возможность обеспечивать этими самыми толчками.

Нонна качает головой.

— Это отдельные люди. Как я раньше раздражалась на них! И термин этот, «новые русские», раздражал ужасно.

Семенов активно соглашается:

— Да, да… Он совершенно не отражает…

— В том-то и дело! Я поняла потом, что очень даже отражает… это новая формация людей, новый этнос, что ли. Посмотрите — свой язык, свой уклад, новые традиции. Про это нужно фильмы снимать, и ни в коем случае не издевательские — забавные, трагические, разные.

Пока Нонна разглагольствует, Лосева приносит Семенову чашку кофе. Он благодарит ее улыбкой. Она меняет пепельницу и по-матерински улыбается в ответ. Сцена грозит стать сусальной, но, уходя, она показывает ему рожки и морщится в гримасе. Нонна, оборвав себя на полуслове, смеется.

Семенов растерянно улыбается:

— Что?

— Ничего-ничего.

— Барышни, вы потрясающие. Если я когда-нибудь вернусь в Россию, то это будет в том числе и из-за вас.

Юля ерошит рыжую голову.

— Да бросьте вы! Моя мама, например, из-за меня возвращаться не собирается.

— Давно она на Западе?

— Лет… сто… Я уже не помню.

— А вы чего ж не едете?

— Никак не могу. У меня татуировки.

Семенов не понял. Переспрашивает:

— Что?

— Татуировки.

Она совершенно непосредственно опускает горло свитера и демонстрирует на плече какого-то сказочного гада.

Семенов заинтересованно склоняется к Юльке.

— Это вы сами себе?

— Нет. Мне так не извернуться. Но картинка моя.

Нонна поясняет:

— Она татуировки делает, тела разрисовывает. А талантливый, между прочим, модельер.

— Модельер во мне уже почти умер… Жизнь такая.

— Мы каждая носим в себе по мертвецу. Юля схоронила в себе модельера, я — режиссера, в Соньке испустил дух хороший искусствовед…

— Интересная теория… Интересная…

Семенов как-то неожиданно ушел в себя, задумавшись о сокровенном. Нонна украдкой показывает Юльке на циферблат часов. Та пожимает плечами, кивая на писателя-эмигранта.

Неожиданно Семенов встрепенулся: