Ануш Варданян - Не ссорьтесь, девочки!

Нонна достает из сумки портмоне, откуда вынимает ту самую тонюсенькую пачку, которую утром получила от Хомякова. Отсчитывая по десятке, она приговаривает:

— Мише — штаны. Маме — новые карты Таро. Телефон, свет, газ…

Она коротко вздыхает и протягивает юноше десятку.

— Спасибо…

— Купите Толстого, прочтите за мое здоровье!

Уже на лестнице ее хватает за локоть Дроздов.

— Нонна, хочу специально довести до вашего сведения: вы всегда желанный гость на моей кушетке. Я имею в виду врача — сексолога-психолога…

На этот раз Юля садится за руль с опаской. Она уже поняла, что ее машина обладает вздорным характером и может вести себя как угодно. Беспардонно живет своей жизнью, не обращая внимания на хозяйку. Захочет — заведется, а не захочет — придется опять в багажник за тросом лезть. Но на этот раз завелась сразу.

— Какая нахалка! И почему же ты глохнешь, когда хочешь, и заводишься, когда пожелаешь?

Машина тревожно урчит.

— Нет, нет, нет, беру все свои слова обратно, — торопливо говорит Юля, нежно погладив руль. — Девочка моя…

Помирились. Едут. И пробок нет. Большая удача. Показалось чахлое солнышко. А вот и знакомый силуэт. Нонка идет по улице. Как всегда спешит, торопится заработать копейку. Самое время разыграть, отвлечь от прозы жизни. Сказочным феям не нужно так хмуриться. И Юлька бьет по тормозам.

— Далеко?

Нонна испуганно вздрагивает.

— Ю! Поганка, напугала! В церковь иду.

— Грехи замаливать? Ты же святая!

— Не шути так — грех. На вторую работу иду… Вернее, уже на единственную.

— Садись, доколдыбаем как-нибудь до храма твоего. Девочка моя, правда, капризничает…

Нонна садится в машину.

— А чей-то ты? Покинула деятелей эротического фронта?

— Да вот… По счастливому стечению туманных обстоятельств…

— Туманных! Это они для тебя туманные, а для остальных прозрачны, как слеза младенца. У тебя с мужиками в отношениях полный абзац. Вот и весь туман.

— Грубо и жестоко.

— Зато честно!

— У тебя тоже нет никого.

— Не переводи стрелки. У меня бывает время от времени, а у тебя…

Нонна открывает рот, но не успевает ответить.

— Полная задница!

— Гопница!

— Недотрога!

— Жвачку во рту пережевываешь, ходишь, как с пожаром на голове, а тебе уже тридцать с гаком.

— А тебе, можно подумать, с таком. Тебе в твоем возрасте стыдно принца ждать. Это ты соплюхам оставь.

— Почему стыдно? У меня даже мама в это верит!

Юля во все глаза смотрит на Нонну, забыв про перепалку.

— Что, правда?

Нонна смущенно опускает длинные ресницы.

— Ну.

— Нет, а моя только в деньги.

— А Сонькина только в родовые отношения.

— Ну да. «Дядя Изя, тетя Сара…», — пародирует Юлька экзальтированную мать Сони.

Подруги смеются.

— Я, между прочим, получила заказ на платье от самой Александровой.

— От балерины или спикера парламента?

Юля обиженно бубнит:

— От балерины. Это был, между нами, девочками, профессиональный подвиг.

— Подвиг! На амбразуру грудью — это подвиг. Ребенка из детского дома усыновить — это я понимаю, миллиард украсть из банка на спор — тоже здорово. За это даже в тюрьме посидеть не обидно.

Юля укоризненно качает рыжей головой, а подруга между тем развивает криминальную тему:

— Ага, главное, чтобы не отняли. Главное — успеть передать потомкам. А ты просто хорошо выполнила свои профессиональные обязанности, молодец.

— Спасибо, что похвалила. Знаешь, когда я к Воропаеву пришла семь лет назад, когда ему идеи все свои отдавала, а он по Парижам шлялся, то все переживала, прославиться хотелось. А потом, знаешь, привыкла. Думала, что все свои иллюзии растеряла. А как возможность самостоятельной работы опять появилась, так знаешь, как все эти иллюзии повыскакивали!..

Юля отпустила руль и стала ловить невидимые иллюзии, роем кружившиеся вокруг нее.

Нонна всегда была непримирима к чужим заблуждениям:

— Я заметила, что иллюзии, как клопы, — вечные!

— У тебя они тоже есть.

— У меня?! Да брось.

— Есть, есть. О доброте там всеобщей. Ну, что ты еще там говоришь иногда, когда ты ребеночка из детского дома пригреть желаешь или на амбразуру собираешься?

Нонна тяжело вздыхает:

— Я уже не собираюсь…

— Ребеночек вырастет, и гены неведомых родителей все равно дадут о себе знать. Знаешь, Ноник, как кричат гены алкоголиков?

— А сама-то? Кто выпивает бутылку сухого за вечер?

— Сухое вино очень полезно от радиации. И от тоски. На подводных лодках даже полагается.

— Интересно, а там что вином лечат — тоску или радиацию?

Обе замолкают: Нонна — глядя на мелькающий за окном городской пейзаж, Юля — лавируя в потоке автомобилей.

— Скажи-ка, Ю, что это мы такие несчастные?

От Юлькиной игривости не осталось и следа.

— Мы не несчастные. Мы просто не приспособившиеся к этой жизни. Каждая по-своему.

— Хотелось бы знать, что нужно, чтобы приспособиться к этой поганой жизни?

— Не знаю, надо подумать.

— О… ну, тогда это надолго.

— Я не тупая!

— А кто сказал, что тупая. Просто ты долго думаешь.

— Ну не люблю я этой вашей философии! Это вы с Сонькой можете часами говорить о смысле жизни. Только ты от этого потом грустная ходишь, а Софья как была блудница, так и остается.

— Послушай, Ю. Ты не тупая, а она не блудница, и я не всегда грустная. Просто мы такие, какие есть. Нравится это кому или не нравится — вопрос десятый. Главное, чтобы мы друг другу нравились.

— Хо-хо! Ты мне нравишься! — снова щебечет Юлька.

— Дура!

— Ха!

— Дурында.

Машина тормозит. Юля открывает дверь.

— Иди, работай, и не повторяй прежних ошибок, а то и отсюда уволят.

— Может, мне здесь танец живота попам станцевать?

Юля укоризненно смотрит на подругу и качает головой. Нонна, выйдя из машины, призывно колышет бедрами.

Теперь цейтнот у Юли. Торопиться! Спешить! А еще подругу осуждала. Юля вбегает во двор, еще издали заметив, что возле ее «Тату-салона» стоит на приколе новехонький «Харлей-Дэвидсон». Ее ждут клиенты, наводящие страх на респектабельных посетителей «Воропаева». Огромный рельефный байкер Годо выпирает из стены, как обломок метеорита. За ним отлепляется его подруга, такая худая, что взгляду больно. Годо, как и все байкеры, увлекался фотомоделями. Вот и Ладу он увидел в модельном агентстве, когда навещал тогдашнюю свою любовницу. Увидел и от жалости прослезился. Вынес, чуть не на руках. Слегка подкормил и с тех пор не отпускает — боится, оголодает.

— На сегодня наскальная живопись отменяется, Годо, — чмокает его в щеку Юля.

— Не, сестра, обещала, выполняй, — возражает Годо, известный поборник справедливости.

— Да на тебе ж свободного места нет.

Байкер скромно опускает глаза.