Ануш Варданян - Не ссорьтесь, девочки!

— Опять мезальянс. Соня, сколько можно?!

— Говорит, вы — женщина моей мечты, хоть вы и старше меня навсегда.

— Прямо так и сказал? Что, у него чувство юмора есть? Странно, что я не заметила.

— Нет, это я так говорю. А он говорит: «Ты тетка супер. Понравилась мне. Эти мокрощелки… в смысле малолетки, надоели. Все «руки вверх» слушают. Достало…» «Рыбкою, была моей ты рыбкою…»

— Точно! Глава будет называться: «Всегда имейте резервного поклонника». Пиши.

Юля записывает и бухтит:

— Это не поклонник. Это мастодонт на выпасе. Вообще непонятно, что ему от нее надо. Ему, кстати, лет двенадцать-то есть?

Соня обиженно разглядывает Юлин дорогой каблук, раздумывая о том, не сдернуть ли ее с лестницы и надавать тумаков, но сдерживается.

— Да, мне тридцать четыре года, да, я не юная красотка и руки у меня страшные, — говорит она подругам и смотрит на свои грязные, потрескавшиеся от строительной пыли руки. — А он роскошный красавец, во вкусе Висконти. Спасибо тебе, мать сыра земля. Спасибо тебе, подруженька, за правду.

Юля совершенно невозмутимо гладит себя по голове:

— Спасибо мне за правду. Кто тебе, дурехе, еще скажет?

Соня насупилась:

— Ну что? Опять мезальянс?

Юля не умеет кривить душой:

— Еще бы!

— Я не тебя, змеюка, спрашиваю.

Соня с надеждой смотрит на Нонну. Нонна кивает, мучаясь от угрызений совести:

— Причем по всем статьям… Уф, устала…

— Ну да… ну да… Он не знает, кто такой Шекспир, ошибочно полагая, что это имя персонажа, сказавшего «Быть или не быть?» В каком-то, девочки, смысле он прав. Конечно, ведь это действительно сказал Шекспир…

Нонна садится на ворох тряпья в углу.

— Тогда перекур.

Юля у себя наверху оживилась:

— Я тоже выдохлась.

— Молчи, коварная. Мы освободили тебя от работы, сострадая джинсам от «Кельвина Кляйна»! — прикрикнула на нее Соня.

— Не ссорьтесь, девочки…

Нонна внимательно посмотрела на Юлю.

— Слушай, я уже забыла, какого она цвета… Давай ей башку перекрасим?

— Давай, давай, — закивала Сонька. — А то сидит тут и бухтит: «Мужики козлы, мужики козлы»!

Они надвигаются. Нонка умеет скашивать глаза, сдвигая их не к переносице, а разводя в стороны. Это ужасно страшно.

— Девки, не смейте! — визжит Юля.

Она уже стоит на самой вершине стремянки и притоптывает на месте.

— Отойдите!

Соня гримасничает и тянет длинные руки к ногам подруги:

— И стащим с нее дорогие джинсы! И продадим их на базаре…

— Крысы мерзкие! Ошалели совсем!

— Нет, с нее лучше кожу содрать. Сделаем абажур. — Нонна путает косыми глазами. Правый закатился под самое веко. — Он дорогой получится, весь в картинках…

— Они смываются, смываются!!!

— Не все, есть и постоянного пользования, — уточняет Соня.

— Да ладно, не ори. Кому ты нужна — пожар в Зимбабве, — устало машет рукой Нонна.

Юля, успокоившись, садится. Опасность миновала. Но тут эти клячи, ее подружки, подбегают, тянут ее со стремянки и все вместе валятся на кипу матрасов.

Над головами растерзанный потолок Борюсика, хотя они так устали, что он кажется им звездным небом. Это просто мушки перед глазами. И вдруг Соня, как строевой запевала, залилась песней:

Песня раскидывалась словами — волнами, и девчонки подхватили:

И их уже раскачивает, болтает, как по морю, из стороны в сторону, словно на том пароходе, и голова кружится:

И ведь бывают женские судьбы, в которых страсти меняются новыми увлечениями и новым клокотанием души:

Ночь сменилась утром. Досыпали в кафе у Лосевой. Она работала с семи утра.

В семь посетителей нет, одни экономные иностранцы. Они с удивлением разглядывали трех молодых женщин в серой строительной пыли, устроившихся за столиком возле окна. Перед ними чашки дымящегося кофе. Однако ни одна из них не прикоснулась к напитку: рыжая девушка спит на левом плече хозяйки кафе, пышногрудая красавица устроилась на правом, а еще одна большеротая, чем-то похожая на обезьяну женщина с пышной копной волос лежала положив голову на колени одной из подруг.

Официантка шумно убирает посуду со столика рядом, роняет ложку. Лосева подносит палец к губам. Перед ней раскрытая тетрадь шелестит страницами на сквозняке. Лосева осторожно заглядывает туда:

«В юности мы с подругами смотрели на проблему выбора профессии, как на что-то священное. Мы говорили часами о призвании, о том, что в этом деле ни в коем случае нельзя ошибиться. Ошибка — смерти подобна. Неверно выбранная работа, как раковая опухоль, опутает всю жизнь гнилостными метастазами. Она сделает несчастной и вызовет проклятия небес. Как будто профессия — это все, что у нас есть. Как будто профессия — это мы сами! Отчасти это так. Но только отчасти. Мы — больше. Большая сила в том, чтобы уметь хранить верность своему дару — художника, поэта или учителя, неважно. Но не меньшая сила духа требуется, чтобы отказаться от своих амбиций. Ради своих близких, ради своего будущего. А наши таланты у нас никто не отнимет».

Бывают дни, когда действительность очень близко подбирается к Сониным мечтам. Она часто задумывалась над тем, как совместить две своих страсти — к изобразительному искусству и к сильным мужчинам? Пиком этих волнующих размышлений был, конечно, любовный экстаз в зале Рубенса в Эрмитаже. Ей, в отличие от Юльки, не только близок этот сочный эпикуреец, он ее откровенно возбуждает. Она всерьез размышляла о том, как бы подкупить директора Эрмитажа, чтобы остаться на ночь в крупнейшем музее Европы и заняться любовью в окружении великих полотен. Благо директор в юности ухлестывал за Сониной мамашей, тогда веселой и кудрявой искусствоведшей Настей. Он должен понять, он мужик умный. Возможно, и его самого когда-то будоражили подобные фантазии. Кто знает? Соня нашла бы нужные слова, а ее убедительность в моменты возбуждения общеизвестна. Короче, план был вполне осуществим. Проблема состояла в том, что за всю свою богатую авантюрами половую жизнь Соня не встретила человека, с которым хотела бы осуществить эту культурную акцию. И только сейчас, когда появился геркулесоподобный эвакуаторщик Рома, она бросает пробный камень.