Тереза Ревэй - Время расставания

У Валентины Фонтеруа был тот же потерянный взгляд. Пьер догадался, сколь она уязвима, как хочет выскользнуть из петли, которая уже сжимала ее горло. Но, вопреки смятению чувств, молодая женщина боролась. В ответ на его слова она посмотрела на него с заносчивой дерзостью, которая спасает в самые страшные мгновения жизни. О, Пьер не раз сталкивался с такой дерзостью, да и он сам часто бывал дерзок.

Во время претенциозной речи престарелого Фонтеруа Венелль не спускал глаз с молодоженов. Удовлетворенный вид Андре раздражал, высокомерное безразличие его супруги — пленяло. «Однажды ты станешь моею», — подумал он чуть позже, встретившись взглядом с невестой. Ее точеное личико побледнело.

— Почему вы стоите здесь совсем один, в темноте? — раздался веселый голос. — На улице ужасный холод.

Пьер в последний раз вдохнул дым сигары, а затем бросил ее и раздавил каблуком.

— Я ждал вас.

— Тогда пойдем танцевать! — приказным тоном бросила Одиль.

— Я не танцую.

— Какая досада! Я терпеть не могу мужчин, которые со столь важным видом отказываются от развлечений.

— Есть много других способов развлечься.

Растерявшаяся Одиль почувствовала, что ее сердце забилось чаще. Она не осмеливалась дразнить нового знакомого, как она поступила бы с любым из молодых людей, ухаживающих за ней. Никогда раньше она не встречала такого странного, равнодушно-ледяного взгляда, который при этом был удивительно притягательным. Одиль поклялась себе не поддаваться мужским чарам, но во время ужина, когда она встречала взгляд светлых глаз Пьера Венелля, она чувствовала себя обнаженной.

— Я знаю одно симпатичное местечко, где можно выпить последний бокал вина.

— Я… я, право, не уверена…

— Не стоит изображать невинное дитя. Сегодня я уже отведал свежей плоти, что так необходимо для моего рациона. Но, если вас это не успокаивает, можете взять с собой наперсницу.

— Я уже достаточно взрослая, чтобы делать то, что захочу, и наперсница мне не нужна, — ответила задетая за живое Одиль. — Ждите меня здесь, я заберу свое пальто.

В ванной комнате, усевшись перед туалетным столиком из лакированного дерева, Валентина расчесывала волосы. Отблески света играли в зеркалах трюмо.

Она не боялась предстоящей ночи, лишь сожалела о том, что не пожелала лишиться девственности раньше, как Одиль, которая отпраздновала подписание мирного договора, похоронив свою невинность. Вследствие полученного воспитания, а также из-за природной лени Валентина не стала подыскивать себе первого любовника, отличающегося особой деликатностью, такого любовника, о котором она порой вспоминала бы, невзирая ни на что. Она не хотела испытать разочарование. Валентина не любила разочарований. На ее долю их и так выпало достаточно.

Первым, наиболее горьким разочарованием было то, что Валентина никогда не знала собственной матери. Девочка испытывала жгучую зависть, глядя на своих сверстников, к которым склонялись для поцелуя их мамы, напоминающие благоухающих фей. Однажды, после прогулки с гувернанткой, она зашла в кабинет отца и приблизилась к портрету дамы в голубом, висящему над камином. Именно тогда Валентина впервые уделила особое внимание этому большому полотну.

Незнакомка с задумчивой улыбкой смотрела куда-то в невидимую даль. Девочка тщательно изучила все детали портрета: тонкие перекрещенные руки в перчатках, изящество шеи подчеркнуто жемчужным ожерельем, черные волосы украшены цветами.

Потрясенная грациозной позой неизвестной дамы, Валентина задержала дыхание. Ей показалось, что никогда в жизни она не видела такого совершенства. Застыдившись своей юбки с пятнами от травы, ботинок, испачканных грязью, девочка спрятала руки с обгрызенными ногтями.

Эта безупречность, восхитившая Валентину в шесть лет, безупречность, которой она начала опасаться несколько позже, стала для девушки недостижимым образцом. Валентина, полагавшая, что ей так и не удалось стать эталоном женственности, позируя для портретов, предпочитала демонстрировать обнаженное тело. Таким образом она бросала вызов запретному совершенству.

Однажды девочка ощутила аромат одеколона брата. «Она ушла на Небеса, но она заботится о тебе. Как ангел-хранитель, понимаешь?» — прошептал Эдуард.

Он усадил сестренку на колени и принялся рассказывать все, что помнил об их матери. И так год за годом, без устали, он повторял одни и те же истории, которые превратились в волшебные сказки. Именно эти сказки рассказывала сама себе малышка Валентина, когда подступала темнота ночи.

Девочка избегала подобных разговоров с отцом. Этот дородный мужчина, рассеянно улыбающийся дочери, нежно гладивший ее по голове, прежде всего беспокоился о том, как учится Валентина. Всегда с иголочки одетый, в костюме из черной саржи, застегнутом на все пуговицы, в лакированных сапогах с серыми замшевыми голенищами, этот человек вызывал робость в детской душе.

Однажды в грозу Валентина проснулась посреди ночи. Она выскользнула из уютной постели и сбежала по лестнице. Плитки пола вестибюля леденили ступни. Она пересекла высокое темное помещение и устремилась к прямоугольнику света, падающему через приоткрытую дверь кабинета. Девочка пришла повидать своего «ангела», а увидела отца в рубашке с расстегнутым воротником. Скорчившись в кресле, мужчина рыдал. В тот вечер ей показалось, что мир рухнул. С бьющимся сердцем девочка на цыпочках вернулась в свою спальню. Впоследствии Валентина, сама не понимая почему, настороженно относилась к грозам, приоткрытым дверям и плачущим мужчинам.

К счастью, Эдуард смог развеять ее сомнения. Она верила: ничто не может сокрушить ее брата. Даже когда он отправился на войну, надев красивую форму — голубой китель и красные брюки, Валентина не испугалась. Герой ее детства станет героем Франции. Так и должно быть. Она читала и перечитывала его письма с фронта, письма с нацарапанными кое-как рисунками на полях.

Но его отсутствие угнетало. Дни стали длинными, а развлечения редкими. Два раза Эдуард приезжал в увольнение, и Валентине показалось, что он изменился, но она не стала задаваться вопросом почему. Она была чересчур занята собой, ей хотелось, чтобы ее кумир увидел, что она стала взрослой, превратилась в интересную девушку, поэтому не заметила, как печально улыбался Эдуард, глядя на младшую сестренку, играющую в хозяйку дома, на ее подобранные волосы и неестественные жесты.

Устав от праздности, Валентина отправилась в военный госпиталь, расположенный недалеко от их дома, — она решила предложить свою помощь. Монахиня с белой накидкой, покрывающей голову, провела девушку по палатам. Валентина медленно шла между кроватей, на которых лежали раненые. От запаха эфира и страданий першило в горле. Получалось, что все письма Эдуарда были сплошным враньем. Война нисколько не похожа на забавное, пусть и не совсем приятное приключение. Она поняла, что брат лгал, чтобы уберечь ее, и эта ложь и его доброта одновременно растрогали и взбесили девушку — Эдуард по-прежнему считал ее ребенком.