Владимир Андреев - Ганг, твои воды замутились. Три брата

«Пусть мальчик наденет желтые одежды шантиникетонского студента, сядет за стол вместе с юношами из разных уголков Индии, разных каст, пусть познакомится с их традициями, впитает в себя культуру, древнюю, воплощенную в языках, обрядах, искусстве, ремесле, пусть постарается понять непохожих на себя людей и полюбить их братской любовью, — думала бабушка. — И пусть если даже он разочаруется в том, что представляет собой сегодня эта «Обитель покоя», как называл свое детище Тагор, все увиденное им там и все прочувствованное навсегда останется с ним. А что даст ему калькуттский или любой другой столичный университет? В лучшем случае набор знаний, которые трудно применить на практике. А в остальном все будет так, как на приеме у знакомых Джави — соревнование в роскоши, ядовитые разговоры, полные скрытых уколов, зависть и никаких культурных интересов. Может, он и выйдет оттуда юристом, но счастливым человеком, нашедшим смысл своей жизни, — вряд ли».

Деви сама отвозила Нарендера в общежитие и в течение первого года, проведенного юношей в стенах Вишвабхарати, навещала его несколько раз в неделю. Однако здоровье ее резко ухудшалось, и, несмотря на паломничество врачей, которых зазывал в дом встревоженный состоянием матери Джави, очень скоро Деви пришлось занять свое место в инвалидном кресле. Конечно, это было самое современное кресло, нашпигованное электроникой, позволяющей вести почти нормальный образ жизни: передвигаться по дому, без посторонней помощи перебираться на кровать и прочее, но оно не могло заменить ноги. Энергичная и жизнерадостная, бабушка Нарендера вдруг превратилась в больную и нуждающуюся в постоянной заботе старуху.

Это был сильный и страшный удар для нее самой. Но ей, наученной жизнью, помогло мудрое смирение и вера в божественное провидение и великий смысл совершающегося со всеми людьми таинства рождения и смерти. У Нарендера не было еще ни мудрости, ни настоящей веры, и он оказался совершенно незащищенным перед открывшимся ему простым фактом, что его бабушка так же смертна, как и все сущее, и что однажды она покинет его ради следующего воплощения, в котором они, конечно, не окажутся рядом. Нить связывающей их любви прервется, будто это паутина, а не крепкие узы. Руки разожмутся, отпуская друг друга в вечность, и впереди для одного будет неизвестность, а для другого — существование с ощущением пустоты в душе.

Деви пришлось пережить вместе с ним это страшное время, когда перед юным человеком впервые встает призрак смерти. Она и не думала о себе в эти дни — она помогала внуку справиться с одолевавшими его мыслями, пыталась объяснить ему то, что выстрадала за свою долгую жизнь, к чему пришла. Смерть — это часть жизни, а значит, часть радости. Ее надо принять так же, как мы принимаем все остальное, что происходит с нами на свете: рождение, любовь, детей… Мы не знаем смерти точно так же, как не знаем смысла жизни. И если нам больно, когда уходят любимые люди, то это означает только, что в нас живет любовь к ним — да, живет, именно живет! Так где же тут смерть?

Нарендер слушал ее и не понимал. Мудрость заключена в словах, но чтобы извлечь ее из них, тоже нужен опыт. Однако этот страх потерять родное существо, эти казавшиеся бесплодными попытки постичь смысл сущего все-таки многое дали ему. Бабушке стало полегче, болезнь отступила, хоть и отняла ноги. Но Нарендер уже не был прежним беспечным юношей с детской верой в незыблемость сущего. Он стал взрослым, и теперь ему предстояло заново строить свой мир.

Нарендер вздрогнул — отец, как всегда, вошел без стука. Конечно, уже давно можно было привыкнуть к его бесцеремонности. Но юноше казалось, что тот делает это не случайно, а намеренно — чтобы подчеркнуть, что не считает сына существом, достойным уважения. Какая частная жизнь может быть у такого ничтожества, как бы говорил отец, без предупреждения вторгаясь в размышления и одиночество сына.

Двадцать пять лет, проведенных с ним под одной крышей, научили Нарендера не возмущаться и не выражать своего недовольства вслух. Отец будет только рад скандалу — ведь это даст ему возможность еще раз высказать свое отношение к сыну.

Нарендер встал и поклонился отцу с холодной вежливостью, даже не пытаясь скрыть недовольства его визитом.

— Так ты все-таки не идешь? — хмуро глядя на сына, спросил Джави.

— Ты знаешь, я не люблю посещать приемы, — спокойно отозвался тот.

— Речь идет не об обычной вечеринке. На твоем месте я бы с большим почтением отнесся к приглашению в дом Бхагавата Чанхури, — заметил Джави. — Отказываться от визита к людям, которые многое могут, — нелепо. К тому же тебя там ждут.

Он смотрел на сына изучающе, надеясь по его реакции на последние слова догадаться, известно ли ему, что дочка хозяина проявляет к нему повышенный интерес. Однако, если Нарендер и знал об этом, он ничем себя не выдал. Казалось, он даже не понял, на что намекает отец.

— Нарендер, можно к тебе? — на этот раз в дверь постучали, и, дождавшись разрешения, в комнату вошла Сита.

— Ты прекрасно выглядишь, мама, — улыбнулся ей навстречу юноша. — Какое красивое платье!

Сита смущенно оглядела свое палевое платье с широкой коричневой каймой. Она, и правда, выглядела чудесно — все еще моложавая, стройная и, в отличие от большинства бенгалок, не употреблявшая косметики, что придавало ей особенно юный вид. Она была рада услышать от сына комплимент, но лучше бы он был произнесен в отсутствие мужа. Джави терпеть не мог любых проявлений симпатии между ними, расценивая это как оскорбление в свой адрес.

— Эти серьги слишком вызывающи! — грубо сказал он жене, стараясь испортить ей настроение за столь вызывающую оплошность — удостоиться похвалы сына. — Что за манера носить новомодные украшения!

— Этим серьгам не меньше двухсот лет, — вмешался Нарендер, хотя знал, что лучше бы ему помолчать. — Я видел их у бабушки — это она подарила их маме.

Сита, уже успевшая снять одну сережку, посмотрела на мужа с испугом. Однако гроза не разразилась — Джави нужно было добиться от сына визита в дом Чанхури, так что история с сережками могла и подождать.

— В доме президента скоро будут решаться все дела, — настойчиво продолжал свои уговоры отец. — Ты должен бывать там регулярно.

— Это не дела, а суета и поиск возможностей извлечь выгоду из своих знакомств, — упрямо не соглашался Нарендер.

Это было уж слишком. Джави вскипел от негодования, вызванного непреднамеренно прозвучавшим в словах сына чувством превосходства. Оно бесило его всегда, где бы он с ним ни сталкивался, но в устах мальчишки такие слова казались возмутительными.

— Ах вот как! — закричал отец, покрываясь красными пятнами. — Значит, мы, грешные, суетимся, а ты витаешь в заоблачной выси, с брезгливостью наблюдая за нашей возней там, в грязи?! Хорошо так рассуждать, сидя у отца на шее!