Владимир Андреев - Ганг, твои воды замутились. Три брата

старик прошептал древние слова гимна в честь великой реки и, сняв разбитые башмаки, пошел к воде.

Сердце его стучало, как в дни далекой молодости. Он думал, что оно уже не сможет биться так сильно и радостно, как бывало в самые счастливые минуты — во время свадьбы, когда молодая жена подняла на него впервые свои чудесные глаза; после рождения первенца; в день, когда они вошли в собственный крошечный домишко у подножия горы… И вот теперь его старое сердце снова радостно колотится в груди, предчувствуя исполнение своего заветного желания.

Он пришел сюда с Юга, преодолев тысячи километров раскаленных солнцем дорог, ночуя под деревьями, прося милостыню, работая, когда кому-нибудь приходило в голову доверить работу такому ветхому старцу… Он грыз сухие лепешки, когда они были, или голодал, не замечая этого и упорно двигаясь — шаг за шагом — к своей цели — увидеть великую реку, поклониться ей и умереть на ее берегу, если будет на то воля Божья.

У самой кромки старик остановился, прислушиваясь к тому, о чем толковал двум упитанным иностранцам индус в белом тюрбане.

— Ганг — святыня нашего народа. Он — одна из главных составляющих нашей культуры, издревле пропитанной его животворной водой. Не зря мы называем его «Ганга мая» — «Матерь Ганга», именно Матерь! Ганга для нас женского рода, — говорил, все более воодушевляясь, индус важно кивающим гостям. — Прикоснуться к нашему Гангу, испить его воды, совершить в нем омовение при жизни и быть омытым им после смерти — значит, быть очищенным и внутри, и снаружи, причем навечно.

«Все правильно, — подумал старик, — но разве только это? Наш Ганг для нас не только культура, не только вера, не только надежда на спасение. Ганг течет через душу каждого из нас. Ганг — пространство нашей жизни, соединяющее три мира: землю, небо, с которого он спускается к нам, и преисподнюю, во мрак которой он уходит в конце своего пути».

Он закрыл глаза и сделал последний шаг к своей Дасахаре — «смывающей десять грехов». Священные воды приняли его тело, лаская и убаюкивая боль, снимая многолетнюю усталость и даже, померещилось старику, делая его молодым и сильным.

— Хари Вишну! Хари Вишну! — повторял он, черпая воду пригоршнями и поливая ею свою склоненную голову. — Я дошел до тебя, о священный Ганг!

Даже здесь, совсем недалеко от верховьев, вода Ганга была уже не той, что между скалами Гималаев. В нее успели войти со своими подношениями миллионы людей, и теперь в ладонях старика каждый раз оказывались вместе с золотистыми песчинками, поднятыми со дна, кусочки фруктов, лепестки цветов, обрезки цветной бумаги и тканей, волосы — из тех, что были пожертвованы реке пришедшими за очищением женщинами-вдовами.

Рядом с ним в этом довольно глухом и далеком от святых городов и мест паломничества районе Великой Гангской равнины вошло в воду множество людей — крестьян, городских рабочих, солдат, брахманов, больных, даже прокаженных. Великая река не знает покоя ни на одном участке своего течения. Она везде и всегда нужна людям, идущим к ней в любое время дня и ночи, как идут к матери, чтобы на ее груди обрести покой и спасение.

Старик поднес сложенные ковшиком руки ко рту и сделал несколько жадных глотков. Его не мучила жажда, но эта вода, он верил, утолит мучившую его долгие годы потребность в очищении. Велики ли были его грехи — он не мог судить об этом. Он никого не убивал, не грабил, не обманывал, если не считать, конечно, маленьких лукавств и недомолвок, без которых невозможно жить с людьми. Но за ним тянулся, как и за каждым человеком, длинный шлейф мелких, ежедневных, почти незаметных глазу, но накапливающихся проступков, отступлений от Божественного Закона, от прямого пути истинного индуиста в сторону суетливого кипения обывательских страстей, желаний, обид. С этим, наверное, можно жить, но, когда все ближе и ближе подступает тень смерти, каждая ничтожная ложь кажется способной затмить солнце, до небес вырастает чуть пробившийся в душе росток недоброжелательности к кому бы то ни было. Хочется чистоты и мудрости, спокойной мудрости познавшего цену добра и зла, без всяких усилий освободившегося от налипшей за долгую жизнь паутины ненужных связей, фальшивых потребностей, выдуманных обязанностей…

Если есть в мире сила, способная очистить миллионы душ, принять их боль, скорбь, ошибки, муки, даровать взамен освобождение, чистоту и истину, то это она, великая река, чудотворный Ганг, мать Индии. Войдя в него, старик понял, что отныне его путь — это путь Ганга. Вместе с ним он пройдет все тысяча пятьсот шестьдесят миль его течения, от Гималаев до Калькутты, где океан принимает в свои объятья божественную гостью-реку. Он поднимется в горы, чтобы увидеть, как из их сердца рождается эта дивная песня-Ганг, спустится на равнину, минует три крупнейших штата, откроет для себя священные города, окунется в воду там, где впадают в великую реку ее покорные дочери — большие и малые реки.

А потом, увидев все это, он вернется туда, где сливаются темные воды Ганга со светлым течением Джамны и невидимыми струями мифической Сарасвати, в «истинную Праягу», — древний Аллахабад. И здесь он, как тысячи людей до него во все века, принесет в жертву богам самое дорогое, что у него есть, — свою жизнь.

«Где две реки смешивают свои воды, люди, совершившие омовение, отправляются в рай, а отважные, лишившиеся тела, достигают бессмертия», — говорится в старинных книгах. Там, на овеянном легендами берегу, стоит Акшай Вата — тысячелетний, неумирающий баньян, дерево-хранитель Ганга. Многие, бросившись с него в воду, находили там свою смерть и надежду на будущую счастливую жизнь. Святые подвешивали себя на крюках к его ветвям, но это только для тех, кто преодолел страх боли и страданий. Он, старик, не достоин такого высокого жребия. Но уйти навечно в воду Ганга — это совсем не страшно. Только бы она приняла его, ничем не примечательного, маленького человека, не сделавшего в жизни ничего достойного упоминания. Он родился крестьянином, пахал землю, сеял и убирал рис, женился, растил детей, потом незаметно состарился… Вот и все. Достаточно ли этого, чтобы осмелиться просить Ганг стать его последним пристанищем? Наверное, нет, если судить по заслугам. Но Ганг — мать для всех — не судит своих детей по тому, чего они добились в жизни, что совершили для себя или для Родины. Он любит каждого, омоет и простит любого, кто попросит его об этом, примет его подношения и грехи.