Куртис Ситтенфилд - Мужчина моей мечты

Он махнул в ее сторону и спросил:

— Она новая?

— Да, Микки, — ответила я, — думаю, что новая.

Он широко улыбнулся и так медленно покачал головой, сохраняя на лице блаженное выражение, что (продолжая аналогию с бизнесменом) можно было подумать, будто он только что узнал о том, что заработал очередной миллион. Эта полочка его прямо-таки воодушевила. Он осведомился, для чего она, и я пояснила, что для туалетной бумаги. Потом он спросил (он часто это спрашивает): «Вы меня любите, мисс Гавенер?» (Микки комкает слова и произносит мою фамилию скорее как «Гаавн».) Я сказала, что да, конечно, и потом еще через несколько минут он опять указал вверх и воскликнул: «Новая полка!» Улыбаясь, я ответила: «Я знаю, Микки». А он со счастливым лицом, продолжая показывать, повторил: «Смотрите!», а я опять сказала: «Я уже смотрю».

Я живу в одноэтажном кирпичном доме к югу от университета; вместе со мной комнату снимает женщина, которая служит в полиции. (Пока я не познакомилась с Лизой, у меня не было знакомых полицейских-женщин.) Примерно половину своего времени она живет у приятеля, он тоже полицейский, но вечером приходит домой, и мы вместе смотрим телевизор. Очень многое в поведении Лизы можно назвать типичным для женщин: она постоянно делает маникюр или может зайти в магазин и потратить триста долларов на новые туфли. Но характер у нее задиристый, и еще она — страстный поклонник группы «The Lobos». Через несколько дней после того, как мы с ней познакомились, она сказала: «Не бывает таких неудачных дней, которых нельзя было бы спасти хорошей “Маргаритой”». Она выросла в Альбукерке и ни разу (Вам, возможно, это будет интересно узнать) даже не задумывалась о том, чтобы обратиться к психоаналитику.

Если у Вас сложилось впечатление, что я избегаю писать о главном (о моих отношениях с Генри), то, возможно, вы правы. Но я могу откровенно признаться, что сейчас я не думаю о нем изо дня в день, бывает, что не вспоминаю его даже неделями. Честно говоря, о Вас я вспоминаю чаще, чем о нем. Иногда, когда мне нужно принять какое-нибудь решение, я думаю, а что бы порекомендовали Вы, и мне всегда кажется, что Ваш совет заключался бы в том, чтобы я сделала выбор в пользу того, что принесет больше радости или будет для меня выгоднее. Когда я начинаю прикидывать, какие могут быть отрицательные последствия такого выбора, Вы в моем воображении советуете мне не забивать себе голову, потому что в любом случае они не стоят того, чтобы о них задумываться.

Кстати, я рада, что познакомилась с Вашим мужем, прежде чем уехать из Бостона, хотя это и произошло случайно, когда мы встретились возле кинотеатра на Брэтл-стрит. Я была удивлена (не приятно и не неприятно, мне просто такое не приходило в голову), что он афроамериканец. Когда-то я представляла его врачом, таким как и Вы, или каким-нибудь сексуального вида плотником (наверное, это пришло мне в голову из-за того, что у Вас был очень красивый кабинет с идеально отполированным полом), но, раз он оказался профессором математики, выходит, что оба моих предположения были ошибочными. Когда Вы представляли нас друг другу, Вы не могли рассказать ему, что я — ваша пациентка, но я думаю, что он догадался. Он так улыбнулся мне, будто хотел сказать: «Я догадываюсь, что у тебя сильнейший невроз, но ты, конечно, в этом не виновата».

Доктор Льюин, я пока еще не встречала людей умнее Вас. Однажды Вы употребили слово «перифрастический» (произнесли его между делом и лишь потому, что в том случае оно точнее всего передавало Вашу мысль), и мне было очень приятно, когда Вы решили, что я знаю значение этого термина. Я никогда не рассказывала Вам, что после каждой встречи с Вами, возвращаясь домой на электричке, я записывала в дневник все, о чем мы с Вами говорили. Я случайно натолкнулась на эти записи, когда, переехав сюда, стала распаковывать вещи. И хотя мне показалось, что они довольно интересны (естественно, это лишь проявление моего нарциссизма), боюсь, что в них ощущается зыбкое, неуловимое дыхание тогдашнего моего состояния, когда мне больше всего хотелось, чтобы на меня снизошло какое-нибудь откровение, четкость и незыблемость некоего объективного знания, которое сразу же покажется стопроцентно точным и с этой минуты и навсегда будет таковым оставаться.

В общем, в первый день в Чикаго, когда я высадила Эллисон у аэропорта и мы с Генри перетаскали все коробки и всю мебель по лестнице в мою новую квартиру, я сказала: «Может, сходим куда-нибудь и поедим?» А он ответил: «Тут за углом есть прекрасный греческий ресторанчик, но давай я сначала позвоню Дане». «Кто такая Дана?» — поинтересовалась я. «О, — ответил Генри, — разве я не рассказывал о своей девушке, когда мы общались на свадьбе Фиг или когда ты приезжала на собеседование?» Нет, он не рассказывал. В тот вечер она присоединилась к нам за ужином (я не могла поверить, что все это происходит на самом деле, и оттого была в каком-то ступоре). Она оказалась высокой женщиной, несколько надменной. В колледже Дана занималась командной греблей, была республиканкой и, вне зависимости от того, сколько было выпито, не позволяла себе распускать язык. В конце ужина она спросила: «Что тебя привело в Чикаго?» Я нервно рассмеялась и ответила: «Как раз пытаюсь вспомнить».

«Она получила здесь работу», — объяснил Генри.

Дана работала ассистентом адвоката. Работа отнимала у нее очень много времени, и в течение первой недели ее почти не было видно, как, впрочем, и на выходных. Это позволило нам с Генри быстро выработать схему того, как можно проводить вместе побольше времени. Несмотря на то что существование Даны с самого начала поселило в моей душе ощущение измены, о котором я не решилась рассказать Генри, мне оно было даже на руку. В колледже, когда мы с Генри ездили на мыс Код, мне было проще, оттого что я знала, что есть Фиг, — это снимало напряжение. Теперь же, в Чикаго, я думала, что Дана даст нам с Генри возможность привыкнуть друг к другу, а потом незаметно уйдет со сцены. Такое предположение не казалось таким уж фантастическим: время от времени Генри делал замечания, которые наводили меня на мысль, что в их отношениях с Даной не все гладко. Однако я пыталась делать вид, будто мне все равно. «По-моему, у нее тайный роман с боссом», — это один из ранних примеров. Еще: «Она не самый чуткий человек на этой планете». К сожалению, не все замечания Генри в адрес Даны были отрицательными, однажды он сказал: «Она у меня первая девушка, которая могла бы в прямом смысле надрать мне задницу, если бы захотела. Разве не странно, что меня это заводит?»

Скоро мы с Генри стали проводить вместе примерно столько же вечеров, сколько и порознь. Он часто спрашивал у меня совета, и это одновременно удивляло и льстило мне. В тот период у него был конфликт с сестрой (ее муж одолжил у Генри деньги на то, чтобы открыть ресторан в Нью-Хэмпшире, и Генри вся эта затея начинала казаться все более и более сомнительной), так что мы с ним обсуждали даже то, как поступить ему в сложившейся ситуации. Только через несколько месяцев я поняла, сколько у Генри было друзей, с которыми он мог откровенничать так же, как со мной. Конечно, со мной он встречался чаще, чем с остальными, но, наверное, лишь потому, что я была доступнее. Еще я не совсем понимала, почему он решил, что я именно тот человек, который может дать дельный совет. Я же, в свою очередь, настолько серьезно относилась к его проблемам, так старалась найти необходимое решение, что после этого у меня иногда начинала болеть голова. Мы не только обсуждали его отношения с сестрой и зятем, но и довольно часто говорили о новом начальнике Генри, директоре консалтинговой фирмы (Генри считал его полным идиотом), а также о Дане. Генри взбрело в голову, что он сам виноват в том, что несколько его последних романов оказались неудачными, поэтому был твердо намерен сделать все, чтобы на этот раз не проколоться. Мне же казалось настолько очевидным, что у него ничего не выйдет, что я даже и не пыталась переубедить его. Насколько я могу судить, он достаточно скоро сам это понял.