Мери Каммингс - Маленькие женские тайны

— Может, вы чаю хотите?

Клодин молча покивала — сил говорить больше не было.

— Я сейчас!

Вернулась она минут через десять — за это время Клодин успела отключиться и пришла в себя от стука ее каблучков.

Женщина поставила на тумбочку чашку — такую же большую, как утром, выложила таблетки и мобильник. Клодин подтянулась к спинке кровати и приняла полусидячее положение.

— Спасибо…

— Если вам еще что-то понадобится — звоните, не стесняйтесь.

— Хорошо… спасибо.

Это была самая тяжелая и бесконечная ночь в жизни Клодин. Она то забывалась коротким болезненным сном, то приходила в себя от боли в голове, в горле и во всем теле. Чай был давно выпит, но облегчения не принес, лишь на какое-то время горло стало болеть немного меньше.

Потом вдруг стало жарко — так жарко, будто ее варили в котле с супом. Пот тек по лицу, щипал глаза; хотелось стянуть с себя не только одежду, а саму кожу, но не было сил даже сбросить тяжелое, как свинцовая плита, одеяло.

В очередной раз забывшись, она проснулась от звонка мобильника, подтянула его к себе и нажала кнопку. Хотела сказать «Да?», но вместо слов из горла вырвалось болезненное карканье.

Впрочем, человек на другом конце линии не обратил на это внимания.

— Клодин? — воскликнул он. А-аа, Дженкинс…

— Угу…

— Вы извините, что я так поздно звоню. Просто хотел скорее сообщить — все подтвердилось! Вы слышите, все в точку! Клодин, вы — гений, понимаете?!

— Угу, — о чем он? Голова так болела, что не было сил ни соображать, ни даже слушать, но сыщик продолжал возбужденно долдонить:

— Я прямо из участка звоню. Она все еще дает показания, даже не стала особо запираться.

— Угу.

— Клодин, вы как-то странно отвечаете… у вас все в порядке?

Тут мычаньем было не отделаться, так что пришлось выговорить целую фразу:

— Болею. Температура, горло.

— Ох… извините, я не подумал… Ладно, выздоравливайте, а я завтра позвоню и все подробно расскажу. Спокойной ночи!

— Угу…

Ночь тянулась и тянулась; Клодин то отключалась, то вновь приходила в себя, то дрожала в ознобе, то обливалась потом. Подушка была уже вся мокрая.

Поначалу она уговаривала себя, что надо просто еще немного потерпеть — завтра ей наверняка уже станет лучше, а на следующей неделе она улетит в Мексику; оставит Томми записку, что-нибудь вроде «Я греюсь на солнышке — присоединяйся!», билет с открытой датой — и улетит… Потом — сдалась и думала лишь об одном: что утром (ведь наступит же оно когда-нибудь, это утро?!) попросит администраторшу вызвать врача — пусть он сделает что-нибудь, чтобы ей стало легче!

Наконец, в очередной раз придя в себя, Клодин увидела, что небо в просвете между шторами уже не черное, а серое. «Светает… наконец-то…» — подумала она и вновь отключилась.

Очнулась она потому, что кто-то тряс ее за плечи. С трудом открыла глаза — перед ними замаячила обеспокоенная физиономия Томми. Клодин сморгнула — физиономия никуда не исчезла.

Что — уже вечер?

— Что здесь происходит? — требовательно спросил он. — Что с тобой?

— Ничего, — прохрипела она. — Я простуженная.

— Вот черт! И давно ты так?

— Со вчера… Отойди, заразишься.

— Не бойся, — усмехнулся он, — у меня от любой заразы иммунитет есть. Ладно, сейчас мы тебя будем лечить, — приложил ей ко лбу ладонь — большую и приятно-прохладную, и Клодин с облегчением закрыла глаза.

Дальнейшие события она помнила урывками — и теплый душ, и махровый халат, который уютно окутал ее тело, и сопровождающиеся легким, но чувствительным потряхиванием слова Томми: «Не спи, не спи — тебе еще надо чаек вкусненький попить и таблетки принять!» (А что делать, если глаза сами закрываются?!)

«Вкусненький чаек» на поверку оказался несусветной гадостью — приторно-сладкой, кислой и терпкой одновременно; Клодин не знала, что он туда намешал, но бренди точно не пожалел.

После этого в ее воспоминаниях возник пробел — очевидно, ей все-таки было дозволено заснуть.

Проснулась она оттого, что над ее головой кто-то разговаривал, и первое, что увидела — пожилую администраторшу. Точнее, двух администраторш — стоя у кровати в одинаковых синих в белый горошек платьях, они смотрели на нее с одинаковым сочувственным выражением.

Клодин повернула голову — рядом на постели сидел Томми.

— У меня в глазах двоится, — пожаловалась она. — А ты почему-то все равно один!

— Я один, единственный и неповторимый, — весело подтвердил он. — Ну-ка, садись — сейчас будешь бульон пить!

— Откуда ты здесь взялся?

— Пришел.

Бульон она не помнила, но, наверное, выпила — иначе бы он не отвязался.

Когда Клодин следующий раз проснулась, то сразу поняла, что наконец-то пошла на поправку. Голова была ясной, горло почти не болело.

Рядом, поверх одеяла, в одних трусах спал Томми. Впрочем, он тоже почти сразу проснулся, лишь на несколько секунд отстав от нее.

— Ты что — услышал, как я глаза открыла? — шепотом спросила Клодин.

— Нет. У тебя ритм дыхания изменился. Как ты?

— Лучше.

Он потрогал ей рукой лоб:

— Вроде действительно температуры нет… — вздохнул: — Ты меня здорово сегодня напугала. Вхожу — в комнате ладаном пахнет, а ты бледная лежишь, глаза закрыты. Я тебя зову, трясу, а ты не просыпаешься, и голова, как у дохлой курицы, болтается.

— Это не ладан, это «Авиньон» — духи такие, — объяснила Клодин. — Да, — вспомнила она самое главное, чему даже не успела еще толком порадоваться. — Представляешь, я нашла убийцу!

— Какого убийцу?

— Того самого, из-за которого Ришара чуть не посадили. Помнишь бабищу в черном, которая к нам на фуршете подходила, ты еще сказал, что она не в себе? Так вот, это она Элен убила. Я догадалась по запаху духов, вот этих самых, «Авиньон», от нее ими пахло. И потом девочка, на которую она во вторник напала, тоже их учуяла. А у нее и мотив был, так что все сходилось. Вот! Я — гений! — на случай, если он до сих пор не понял и не проникся, сообщила Клодин.

Вместо того, чтобы похвалить ее, Томми засопел, как обычно делал, когда сердился.

— Так значит, вот чем ты все эти дни занималась?

— Да…

— А можно тебя спросить, когда ты последний раз ела?

— А что сегодня?

— Пятница.

Все еще пятница? Так что — получается, он приехал раньше, чем собирался?

— Вчера я выпила чашку шоколада.

— А ела — нормальную, горячую пищу? — переспросил Томми.

— Позавчера, — вздохнула Клодин, уже понимая, к чему он клонит.

— Знаешь, у меня такое ощущение, что тебе не тридцать лет, а от силы десять! — покачал он головой. — Не ешь, не лечишься — совершенно не заботишься о своем здоровье… (Так и есть, без нотаций обойтись не мог.) А если бы ты загнулась тут одна? Почему ты не позвонила Фионе? Она бы рада была помочь, ты же знаешь!