Жан Жироду - Эглантина

И он не ошибся: незнакомка согласилась придти завтра; с тех пор они встречались каждый день. Она появлялась в назначенный час, никогда не споря по поводу времени, никогда не торопясь с приходом и уходом, никогда не производя впечатления бездельницы, ленивицы. Она была первой знакомой Моиза, полностью свободной от тех расписанных по минутам обязанностей, в которые другие женщины, едва проснувшись, погружаются с головой; вот почему она и в его сердце жила как бы вне времени. Она была первой женщиной, которая покидала его не для того, чтобы поспешить к каким-нибудь неотложным занятиям, а просто оттого, что в кафе начинали накрывать столы к ужину. И уж она-то наверняка осталась бы с ним до самого конца спектакля, концерта, путешествия, — к примеру, одного из тех кругосветных путешествий, которые он вечно завершал в одиночестве, ибо его дамы то задыхались от жары, едва отплыв из Марселя, то маялись морской болезнью близ Мальты. Но ни одна из них не выглядела настолько неуловимой, как эта. Глядя на нее, казалось, что портнихи могут одеть ее, лишь застав врасплох, на ходу. И так же, как эти руки, эта шея не только не знали драгоценностей, но даже не носили их следов, так и в ней самой ничто, — ни речь, ни поведение — не носило следа рабства, зависимости. И ни малейшего следа происхождения, кроме разве особой заботы, с какой создатели этой женщины наделили ее невозмутимой веселостью, сияющей ровным солнечным светом в глазах, незнакомых со слезами. Моиз, ожидая новую знакомую в баре, совершенно не был готов к тем чувствам, которые испытывали его ливанские предки, шестидесятилетние, как сам он, старцы, поджидавшие у источника безымянную деву, ежевечерне приходящую с Востока; но он явно с той же грустью, что и они, отпускал ее после свидания в сторону Елисейских Полей, в эту современную пустыню. Она исчезала в неведомом квартале, где, наверное, отдыхала от Моиза в тишине, в одиночестве. Казалось, ни одно из ее слов не было почерпнуто из прошлого или классического современного синтаксиса. Правда, она любила употреблять единственное число вместо множественного, и эта милая особенность внушала Моизу стыд за его речь, за его голос, за все его цифры. Иногда он корил себя за собственную сентиментальность. «Не будь меня, — думал он, — на моем месте оказался бы любой другой». Но при этом сам чувствовал, что данная мысль, во-первых, не блистает оригинальностью, а, во-вторых, не точна, более того, несправедлива. Ведь желающих завязать знакомство вилось вокруг нее предостаточно. Ее приглашали танцевать самые красивые, самые элегантные молодые кавалеры. Она соглашалась, вставала, на несколько минут покидала пределы досягаемости Моиза, удаляясь от него по параболе и тем усугубляя муки предстоявшего расставания, затем вновь садилась за столик, так и не ответив своему партнеру — Моиз угадывал это по ее губам — ничего кроме строго чередуемых «да» и «нет». Но ни разу, ни разу не задала она ему никакого вопроса, не выразила взглядом желания узнать жизнь, имя, чувства Моиза. Ее вполне устраивало — нет, даже явно привлекало — то, что сам Моиз сильнее всего ненавидел в себе, его внешность, его возраст.

— Вы счастливы? — спросил он ее однажды.

— Очень счастлива, — ответила она.

Моиз был уязвлен. Он знал, что мог претендовать на любовь женщин лишь в одном случае, — когда мстил за них другим мужчинам. Ему нравилось разрушать неудачные браки, готовые вот-вот порваться связи. За свою жизнь он успел организовать множество таких дерзких удачных спасений; первым и самым скандальным было приключение с Дузе [7] Дузе Элеонора (1858–1924) — известная итальянская актриса. , которую он буквально вырвал из рук ее первого мужа-итальянца, аргентинского консула в Лиссабоне. Сама Аргентина — как написал ему брошенный муж, — не устояла перед деньгами [8] Здесь игра слов: название Argentine и слово argent (серебро, деньги) имеют общий латинский корень. . Но Моиз игнорировал подобные выпады. Он давал женщине — с ее согласия, а иногда и без него — все средства борьбы с неудавшейся судьбой: и деньги, и могущество, и друзей в каждой столице мира, надежных, как его банк. На несколько недель его избранница становилась одной из неодолимых стихий земли, которой оробевший супруг не в силах был противостоять и неизбежно сдавался. Однако теперь Моиз чувствовал, что эта женщина не нуждается в нем, не нуждается по самой своей природе. Она была не из тех, кого нужно вооружать, за кого нужно мстить. И он страдал от этого так, словно она принадлежала к иной расе, жила иными чувствами. Разве можно мстить за женщину свободе, отсутствию несчастья? Единственное, что он позволял себе, это жертвовать ради нее важными деловыми встречами, а однажды отложил даже беседу с неким королем. Верный своему слову, он никогда не провожал ее после свидания, не предлагал совместных путешествий или обедов, что могли бы повлечь за собой объяснение и приковать к точным датам нынешнего года этот эфемерный роман, который, как ему казалось, длится всю его жизнь, чуть ли не с детства. Он с опаской вскрывал личную корреспонденцию: вдруг там говорится о его новой знакомой, ведь сыскные агентства всех недругов Моиза наверняка проследили за нею, а, значит, того и жди анонимных писем, отпечатанных на нестандартной машинке без заводского клейма. Словом, наступило время обратиться к Шартье.

Впоследствии нам придется весьма часто иметь дело с Шартье, так что пора представить его читателю. Процветание Моиза объяснялось тем, что в отличие от других банкиров или государственных мужей, почитавших для себя оскорблением держать служащих умнее их самих, он всегда набирал в помощники людей блестящего ума. Шартье появился на свет в Амбуазе, то есть на южной оконечности Иль-де Франс [9] Иль-де-Франс — Парижский регион. , в тех местах бывшего французского королевства, куда наши короли и герцоги в старину добирались каретами за день (как сейчас нужна ночь, чтобы добраться до Ниццы) и где они строили себе загородные домики под названием Шенонсо или Шамбор [10] Шенонсо, Шамбор — великолепные замки в долине Луары. . Подобно многим своим соотечественникам, Шартье обладал всеми славными качествами южан — пылким воображением, оптимизмом, красноречием, но у него эти черты отличались тонкостью, свойственной жителям не юга Франции, а именно юга Иль-де-Франс. Парижский образ мыслей на Турский или Амбуазский манер, — вот что понравилось Моизу в этом человеке, сочетавшем в себе глубокомыслие с внешним легкомыслием и серьезность с жизнерадостностью. Он ценил в Шартье то удачное сочетание ума и скепсиса, фатализма и человеческого достоинства, которое вполне типично для обитателей Иль-де-Франс, тогда как сияние вечнолазурных небес и обилие овощей на Средиземноморье неизбежно превращают оптимизм провансальцев в нечто совершенно несуразное. Словом, любимой Ривьерой Моиза была та, что соединяет Ансени с Шиноном… Франция — единственная страна в мире, чье будущее всегда точно уравновешено ее прошлым, но вряд ли кто-нибудь, кроме обитателей Иль-де-Франс, способен видеть оба эти горизонта, и минувший и грядущий, на равном от себя расстоянии и вносить во все свои дела это тонкое понимание приятной нескончаемости бытия. Суждения Шартье, именно потому, что над ним не довлели ни самодовольство, ни страхи выскочки, почти всегда облекались в точно подобранные, остроумные и в высшей степени беспристрастные слова, даже когда речь шла о женщинах или о времени. Его обязанности были сугубо конфиденциальными. Если в банке Моиз держал свою знаменитую спецслужбу, где велась картотека на всех представителей делового мира, то в личной жизни он, напротив, любыми средствами избегал доносов и разоблачений, а потому и поручил Шартье ограждать его — не от правды, но от лишней информации. В результате за последние десять лет большинство тайн Моиза так и осталось тайнами для самого Моиза: вместо него Шартье поглощал их, переваривал, стойко выдерживал объяснения и скандалы, где на свет божий всплывали воровство, ненависть и подпольные аборты, завладевал всей поступавшей корреспонденцией и допускал к своему хозяину лишь идеальные подобия его подруг, очищенные от яда, досмотренные сердечной полицией, почти безобидные. И только в конце года, подписывая отчет Шартье о понесенных расходах, Моиз по размерам суммы мог оценить истинные размеры пороков и предательств, скрыто бушевавших вокруг него. Он знал, что доносы на его новую знакомую не замедлят себя ждать, и, предупредив об этом Шартье, стад передавать ему все подозрительные конверты, а сам наконец вздохнул спокойно…