Жан Жироду - Эглантина

И бесконечность, при виде этого недвижимого, как труп, тела, помедлила и отступила. А, впрочем, что ему, которому через полгода исполнится шестьдесят и кого давно уже интересовали лишь четвероногие да пернатые, мысль о том, что женщины принадлежат к низшей или даже к иной расе?! Он не ощущал в себе достаточной привязанности к земле, чтобы радоваться появлению на ней нового вида. Хватит с него той пары бобров, которых три года назад прислал ему один канадский друг; эти зверьки принялись усерднейшим образом строить плотины во всех ручьях парка. Источник жизни в Фонтранже уже поиссяк и не был столь мощным, чтобы он мог позволить себе роскошь борьбы с женщиной, новой сердцем или плотью… Он решил спать дальше, повернулся на бок и тут же понял свою ошибку: в этой постели, где он уже столько времени почивал один, без подруги, безымянное возвышенное видение подле него сменилось другим, донельзя банальным. Призрачные женщины Фонтранжа внезапно низверглись с былых пьедесталов, и не было ему спасения: он не осмеливался даже, из страха впасть в святотатство, помыслить о Жанне д’Арк или о герцогине Ангулемской. Чья-то неведомая рука безжалостно стирала с самых светлых ликов земной фауны сияющие на них благородство, непорочность, честь. Фонтранж, никогда не ощущавший в себе тоски раскаяния, ныне испытывал жгучие угрызения совести за то, что ниспровергал эти существа, которые, разумеется, не открыли Америку, не изобрели паровую машину, но зато умели вести сообща извечную обольстительную борьбу с мужчинами, завлекая их в волшебные тенета хитроумно-скрытой или гордо-победоносной близости. Итак, женщины, значит, ниже мужчин. Ни одна из них не достойна превзойти Фонтранжа! Он встал, инстинктивно, как некогда его предки крались к бойнице, подошел к окну, отворил его и испытал минутное облегчение: против него в атаку двинулись не давешние ночные призраки, а всего лишь пышная зелень парка, тусклая вода канала, дремотная тишь и полумрак. Увы, ему пришлось с грустью констатировать, что краешек горизонта вдруг начал предательски розоветь! Та истина о женщинах, оказывается, не была, как другие, истиною ночи, ее принес рассвет. Фонтранж задернул портьеры и снова улегся в постель, исполненный решимости отгородиться темнотой от сюрпризов разыгравшегося воображения… Но уже солнце, метнув свое первое сверкающее копье в небосвод, вторым клинком пронзило шелковые портьеры Фонтранжа, и, как по команде, дружно запели зяблики. То был первый сигнал тревоги наступающего дня, и он не позволил Фонтранжу вернуться в сон. Внезапно он вздрогнул… В комнату, неся завтрак вместо заболевшей кухарки, вошла юная женщина.

Впервые она вошла в эту комнату, которую знала до мельчайших подробностей, с робким любопытством. Ее звали Эглантина; она приходилась молочной сестрой дочерям Фонтранжа, Белле и Беллите; несколько дней назад окончилось ее пребывание в пансионе Шарлье. Успокоенная притворным сном Фонтранжа, она поставила на стол поднос с завтраком и, медля раздвинуть оконные занавеси, принялась неторопливо бродить по комнате. Фонтранж услышал, как она перебирает безделушки на комоде, те из них, что более всего походили на капканы для портретов. По их звяканью на мраморной доске он угадывал, дотронулась она до серебряной или до золотой рамки, до портрета Беллиты или Жака. Интересно, который из них могла она поднести к губам и поцеловать? Потом неслышно, как будто не шагнув, а перелетев по воздуху от комода к консоли, Эглантина взяла с нее подзорную трубу герцога Ангулемского и приставила ее к глазам, словно мрак, царящий в спальне, позволял ей свободный обзор. Затем, подойдя к стулу, поправила висевшие на спинке пиджак, жилет и смахнула с ним пылинки ласковым движением жены, что провожает уходящего мужа. Она с явным удовольствием длила эту репетицию семейной жизни: застегнула пуговицу на воротничке, поправила запонку, крючок для часовой цепочки. Эдакая фея галстуков и пластронов! Все звуки, какие юность способна вызволить из немотствующего покоя этой комнаты, все они достигли слуха Фонтранжа, явившись ему в хрупкой веренице родительных падежей: позвякивание арабского кинжала, который вкладывают обратно в ножны, невнятный лепет бусинок на абажуре, хрустальный голосок пробки графина с апельсиновой водой. Любовь к игре, ветру, лакомствам бродила по спальне в самой неоспоримой, но и самой изменчивой из форм. Фонтранж вслушивался в голоса давно знакомых вещей вокруг этого нового существа. Он вспоминал друга своего деда, слепого принца Загха-хана, который приказывал танцевать перед ним обнаженным девушкам, увешанным золотыми цепочками и прочими украшениями из своей сокровищницы; он любил слышать звон фамильных драгоценностей. Так он на свой манер мысленно видел и поминал предков. Но тут вдруг стало тихо, и Фонтранж догадался: молодая девушка глядится в зеркало. Она настолько увлеклась этим занятием, что задышала чуть глубже, даже слегка прерывисто. Зачарованная собственным отражением еще сильнее, чем недавно фотографиями, она позабыла обо всем на свете. Молчание этой юной красавицы перед зеркалом было сродни молчанию философа, постигающего самого себя, святого, погруженного в благочестивые размышления. Фонтранж явственно ощущал его поистине божественную сущность. Впрочем, вряд ли Эглантина способна была долго сохранять неподвижность, даже глядясь в зеркало. Наверняка она забавлялась той единственной игрой, какую возможно вести бесшумно, игрою лица; она вращала зрачками, куда более верткими, чем запонки на рубашке, она пыталась пошевелить ушами, изобразить «роковой» взгляд. Густой аромат остывающего шоколада обволакивал Фонтранжа, словно запах смолы, словно запах пряных духов. Все еще не отходя от зеркала, Эглантина безуспешно старалась преобразить свое лицо в чье-то чужое, размышляла о том, какая тайная связь соединяет, несмотря на зеркальное стекло, ее самое и это отражение; попятилась, видно, решив измерить длину этой невидимой нити, задела вазу, успела подхватить ее на лету. Фонтранж вздрогнул. Это была севрская ваза, подарок Наполеона Бонапарта семье Шамонтенов, и преподнесенная Фонтранжу Наполеоном Шамонтеном. Все эти вещи, хотя и презентованные весьма незначительными посредниками, но приобщенные к мировой истории, удостоились прикосновения руки и взглядов Эглантины, один только Фонтранж оказался обойденным, тем не менее, он чувствовал, что его присутствие как раз и сообщало смысл их привлекательности, а, следовательно, и этим невинным забавам. Уже не впервые Эглантина, приезжая на каникулы, входила в эту комнату, выбирая те часы, когда она могла свободно трогать и разглядывать безделушки. Однако нынешним утром, поскольку Фонтранж находился в спальне, она проникла в ее сумрак, еще не потесненный светом зари, чтобы наощупь оценить тяжесть каждой из этих исторических вещиц, прижать к ладони печать Филиппа-Августа, погладить щеку помазком Людовика XVI. На большее она не осмелилась бы даже в присутствии спящего юноши. Фонтранж был тронут, почти угнетен этим; он кашлянул. И тут Эглантина пустилась в бегство: рванулась к окну, распахнула занавески и исчезла за дверью.

Читать дальше