Селия Фремлин - Ревность

— Привет, — по возможности невозмутимо проговорила Розамунда. — Собираюсь сделать чаю. Хочешь?

— Да, если можно.

Гляди-ка, а парень все-таки говорящий. Пожалуй, она слишком сгустила краски, утверждая, что он вовсе бессловесный. Розамунда налила воды в чайник, зажгла газ и все время чувствовала спиной праздное присутствие незваного гостя. Он что, так и будет сидеть сложа руки?

— Хочешь газету? — бодреньким голосом предложила она. — Думаю, ее уже принесли. Там, на крыльце.

— Спасибо, не надо. — Волкер перевел вежливый, ничего не выражающий взгляд с потолка на лицо хозяйки и, будто исчерпав лимит собственной активности, снова замолчал, вежливо выжидая, что еще скажет Розамунда.

— Чайник сейчас закипит, — в отчаянии заметила она. Волкер никак не отреагировал, и тогда Розамунда добавила: — Может быть, сделаешь себе тост? Мы по воскресеньям всегда безбожно долго спим — завтрак будет еще очень не скоро.

— Ничего, спасибо. Я подожду, — ответил Волкер.

Да уж, придется подождать, мрачно подумала Розамунда, ополаскивая заварочный чайник кипятком. Законы гостеприимства не позволяли ей выместить раздражение на немногословном госте, а потому Розамунда с яростью мысленно набросилась на сына, мирно почивающего наверху, безответственного автора всего этого безобразия. Какого черта он притащил домой это отвратительное бессловесное существо, как кошка приносит дохлую птицу, и свалил на мать непосильную задачу развлекать его? Ну-ка, пусть сам поднимается, сам делает тосты, пусть его воскресное утро будет испорчено. Сам заварил, сам пусть и расхлебывает.

Розамунда подошла к двери и, задрав голову, позвала:

— Питер! — Потом поднялась на площадку и крикнула еще раз: — Питер! Просыпайся! Спускайся немедленно!

Ответом, естественно, была тишина. Розамунда вошла в комнату сына и, схватив его за плечо, как следует потрясла.

— Просыпайся, Питер! Твой друг уже встал и ждет завтрака. Ради всего святого, иди вниз и позаботься о нем!

— Что за шум? — Питер сел в кровати, протирая глаза. И вдруг до него дошла вся дикость предъявленного требования. — Но ведь сегодня воскресенье! — завопил он. — Сегодня мне не нужно вставать в такую рань!

— А вот придется, — с наслаждением откликнулась Розамунда. — У тебя гость. О чем я тебе и толкую — он внизу, на кухне, ждет завтрака. Ты не можешь бросить его одного.

— Почему это? — Питер уставился на мать зеленоватыми, в искорках, глазами, круглыми от удивления. — Волкеру без разницы.

Розамунда застыла как громом пораженная. А ведь верно — Волкеру без разницы. Он небось и неловкости-то никакой не почувствовал во время их, если можно так выразиться, общения на кухне. Это ей было не все равно. Ее смущал сидящий без дела, набравший в рот воды гость. А молодые люди — или пока еще мальчишки? — просто-напросто плюют на подобные переживания. Говорят, когда есть что сказать; шевелятся, когда есть чем заняться. Ежели ничего такого нет, может, поскучают, но — смущаться? Черта с два! Это удел взрослых — или женщин? — или только пожилых людей?

— У тебя, мам, навязчивая идея насчет гостей, — терпеливо проговорил Питер, словно прочел ее мысли. — Брось. Все нормально. Честно. Волкер отличный парень в этом отношении, он и не ждет, что с ним будут носиться.

Это еще мягко сказано, подумала Розамунда, на минуту представив, как кто-то, выбиваясь из сил, пытается носиться с Волкером. Спорить, во всяком случае, было бесполезно: Питер снова решительно засунул голову под одеяло, а снизу доносились бурные призывы чайника, выкипающего, несомненно, под заинтересованным и безмятежным взглядом Волкера.

Линди появилась в одиннадцать, как раз к завтраку. То есть она заскочила к ним в одиннадцать, а Розамунда — следуя курсу, выработанному ею с тех пор, как обнаружилась взаимная симпатия ее мужа и Линди, — пригласила, уговорила ее остаться. Чем сердечнее, приветливее она будет относиться к Линди, тем меньше будет шансов у кого-либо подозревать ее в ревности — так она рассуждала. А если тебя не подозревают, можно считать, ты ничего такого и не совершал, неуверенно размышляла Розамунда, с улыбкой ставя перед Линди тарелку с беконом и грибами. «Может, если я стану ей улыбаться, приглашать к себе, смеяться ее шуткам, подталкивать их с Джефри друг к другу, может, все эти мелочи однажды срастутся в огромный тяжелый ком, который насмерть придавит мою ревность? Или, что более вероятно, если насильно пичкать Джефри ее присутствием, она вскорости надоест ему хуже горькой редьки? Почему я так себя веду?» — Рука Розамунды застыла над кофейником. — Но ведь думать обо всем этом — и значит быть терпимой и добродушной! Это и есть секрет жен без предрассудков?»

— Хочешь еще кофе, Линди? — Розамунда тепло улыбнулась. — Он сегодня крепкий, как ты любишь.

Линди протянула свою чашку, пробормотав слова благодарности, и улыбнулась в ответ. На секунду обе улыбки встретились в воздухе, словно боевые самолеты, и тут же поспешили в укрытие — к Джефри. Обе женщины хором заговорили с ним.

Розамунда:

— Как думаешь, надо позвонить твоей матери — договориться, когда мы приедем?

Линди:

— Расскажи об этой забавной вчерашней паре. О Пурсерах.

Несомненно, слова Линди оказались гораздо более интересными, а улыбка сверкала гораздо ярче. Поэтому со стороны Джефри было только естественно — и вежливо — ответить ей, а не жене.

— Пурсер металлург. Сам он из Манчестера… — охотно и простодушно начал Джефри, как будто именно такую чепуху человек хочет услышать, когда просит рассказать о ком-то.

— …и раньше не был таким угрюмым, — вставила Розамунда, ласково улыбнувшись неумению мужа быстро добираться до сути в подобных разговорах. — Они страшно переживают из-за своего сынка. Хотя, если верить газетам, он, думаю, ничем не хуже остальных.

— Я не заметила ни в ней, ни в нем ничего плохого, — с нажимом произнесла Линди. — На мой взгляд, всему виной…

Неужели она сейчас скажет «общество»? Неужели Линди действительно собирается изречь подобную банальность, и в присутствии Джефри? Розамунда в душе возликовала. Ни один мужчина, как бы сильно он ни был увлечен, не сможет по-прежнему высоко ценить ум и сообразительность женщины, которая готова выдать за собственную идею такое чудовищное клише.

— …матери, — любезно закончила Линди. — Отцы здесь больше роли не играют, по крайней мере в наше время. Жены им не позволяют.

— Как так? — Джефри был заинтригован. Ему всегда доставляли удовольствие дискуссии — неторопливые, размеренные беседы, особенно по выходным. Казалось, он, молодой лентяй, вновь вернулся в студенческие дни.

— Возьмем тех же Пурсеров, — откликнулась Линди. Розамунда, не в пример Джефри, тотчас сообразила, что социологические выкладки насчет матерей — всего лишь заумное начало какой-нибудь гадости о Норе Пурсер. — Вспомните, как она постоянно встает на сторону мальчика против мужа. Это для него самое обидное. Не то, что сын недостойно себя ведет, а то, что жена использует недостойное поведение сына, чтобы возвести барьер между ними. Она и мальчик по одну сторону, отец — по другую. Понимаете?