Игорь Харичев - Кремлевская секретарша. На посту в приемной чиновника

— Здравствуйте, Ирина Павловна, — прозвучало вдруг сбоку.

Повернувшись, она увидела кротко улыбающегося мужчину. Она помнила его. Раньше он работал в делопроизводстве, а потом что-то случилось, и его уволили.

— Вы не спешите?

— Нет.

— Можно побыть с вами?

— Пожалуйста.

— Давайте сядем.

Они опустились на скамью. Ирочка смотрела на здания, теснившиеся там, за Москвой-рекой.

— А я вот по старой памяти пришел, — нарушил тишину ее сосед. — Туда меня не пускают, — кивнул он в сторону кремлевских зданий. — Я здесь порой прохаживаюсь. Здесь хорошо.

Он помолчал, потом вновь заговорил:

— Можно, я вам, Ирина Павловна, расскажу, что случилось тогда, перед октябрьскими событиями? Только вам, другим не рассказывал. Управление делопроизводства, где я работал, — серьезное управление. Сами знаете, без него ни один указ не может выйти, ни одно совещание не может быть проведено. Делопроизводитель — очень нужный человек. Документ особого отношения к себе требует. Допустим, президент подписал указ. И что с того? Пока указ не выпустят, его как бы нет. А кто выпускает? Делопроизводство. Солидное мероприятие тоже с бухты-барахты не проведешь. Особенно с участием президента. Опять наше управление. Мы и располагаемся недалеко от хозяина, в первом корпусе, в котором когда-то давно сенат был, а потом Ленин, Сталин работали. И Брежнев, конечно. Ельцина я часто видел. Пока не уволили…

Ну вот, дежурю по управлению. За главного, значит. Вечер беспокойный выдался. Звонки, задания. Справки разные. Ну, это как обычно. Я даже на минутку не прилег отдохнуть на диванчик. Все крутился, то данные уточнял, то справку писал. Уж совсем поздно было. Вдруг звонок. Правительственная связь. Поднимаю трубку, говорю: «Дежурный». И тут мне из трубки довольно знакомый мужской голос говорит: «Подойдите в зал на втором этаже». Отвечаю: «Иду». А сам думаю: «Где же я слышал этот голос, срывающийся такой, сипловатый». И так я задумался, пытаясь вспомнить, что не сразу понял — ведь полночь уже. Какое совещание? «Может, Ельцин, — прикидываю, кого-то собрал?»

Спустился на второй этаж. Подхожу. Дверь в предбанник открыта, но там никого. «Не может такого быть, — проносится в голове. — Ни одного охранника?» Действительно, если совещание с участием Ельцина, на подходах охранники. Президент как-никак. А тут — никого. Ну ладно, захожу в зал. И глаза на лоб лезут. Там такой вытянутый стол, еще с тридцатых годов, и вот за этим столом сидят Ленин, Сталин, Маленков, Булганин, Хрущев, Брежнев, Андропов и Черненко. Ленин в своей троечке привычной, Сталин — во френче, строгий такой. Брежнев со всеми орденами. Хрущев крутит лысой головой, глазки хитрые-хитрые. Маленков с какой-то бабьей физиономией. Причем Ленин сидит во главе, а Сталин и Брежнев — ближе всех к нему, хотя и по разные стороны стола, остальные — за ними. Я опешил, стою, не знаю, что делать. Тут Черненко поворачивается ко мне и говорит: «Вы пришли? Ведите протокол». И я понял, с кем по телефону разговаривал. Он звонил. Сел за столик сбоку, разложил бумагу. Смотрю, Ленин явное нетерпение проявляет, пальцами по столу стучит, дергается. Потом не выдержал, говорит:

— Ну-с, будем еще ждать или начнем?

Сталин повернулся к нему и с таким приятным грузинским акцентом:

— Надо начинать.

И Брежнев ему вторит своим путаным голосом:

— По-моему, пора начинать.

Ленин внутренне собрался и словно откуда-то энергию вобрал — глаза целеустремленностью горят, пальцы успокоились.

— Ну, хорошо. Нам необходимо, товарищи, в свете надвигающихся в России событии, в преддверии противостояния, срочно решить наиважнейшую проблему, — говорит своим съедающим «эр» голосом. — Необходимо ответить, что такое жизнь? Вопрос непростой. Очень даже непростой. Но это не значит, что мы не должны пытаться найти решение. Считаю, подход должен быть таким: жизнь дается человеку как испытание. И задача — преодолеть все, что выпадает на долю каждого, что дает ему судьба. Скажем, Октябрьская революция и приход большевиков к власти в семнадцатом, Гражданская война и все последующее — это испытание, данное свыше всем, жившим в России на тот момент, жившим позже и живущим поныне. Да и не только в России. — Он вскочил, засунул руки в карманы и заходил от окна к стене и обратно. Смысл всего именно в испытании, дающемся для преодоления. Вот что существенно. Трижды подчеркиваю, преодоление — это главная задача. И никто из не выдержавших испытание не может быть оправдан какими бы то ни было причинами. — Последнюю фразу Ленин произносит, вытащив из кармана правую руку и размахивая вытянутым пальцем.

Договорив, он успокаивается, стоит несколько секунд, погруженный в свои мысли, потом вспоминает о собравшихся:

— Предлагаю товарищам высказаться по затронутой теме. Иосиф Виссарионович, прошу, — и тут же поворачивается ко мне:

— Успеваете фиксировать?

— Да, Владимир Ильич, — я с готовностью киваю.

Ленин отворачивается, подходит к своему стулу, выжидающе смотрит на Сталина.

— Думаю, что товарищ Ленин не совсем прав, — не спеша, без всякого напряжения в голосе начинает Сталин. — На мой взгляд, жизнь дается нам для борьбы. Можно сказать, что борьба и есть жизнь. Борьба за свои идеалы, за вечные ценности. Бескомпромиссная, без всяких скидок для себя, для друзей, для близких. Конечно, если есть борьба, есть победившие и проигравшие. Но на самом деле проигрывает не тот, кто проиграл, а тот, кто уклонился от борьбы.

— Вы закончили, товарищ Сталин? — холодно интересуется Владимир Ильич.

— Я все сказал, товарищ Ленин, — ровным, как бы слегка усталым голосом отвечает Сталин.

Дальше Ленин выслушивает мнения Маленкова, Хрущева, Брежнева, Андропова и Черненко. Все говорят что-то хрестоматийное, а Булганин вообще уклоняется от прямого ответа. Ильич недоволен.

— Выходит, что все у нас имеют собственное мнение, — подытоживает он. Глаза у него быстрые, ехидные. — Кроме Булганина.

— Ну почему? — обижается Булганин. — Я имею свое мнение. Но… я не хотел бы его сообщать.

Пальцы правой руки Ленина опять начинают бегать по столу. Слышна глухая россыпь ударов. Вдруг пальцы останавливаются.

Сидящие за столом хранят молчание. Сталин сумрачно пускает кудрявые клубы сизоватого дыма. Он будто в стороне от всего. Брежнев с серьезным видом посматривает перед собой. Хмурится Андропов. Озадаченно поглаживает свой кабаний затылок Хрущев.

Вдруг Ленин останавливается, взгляд его делается озорным, легким. Он с хитрецой смотрит на сидящих.

— А что, если нам спросить насчет смысла жизни одного товарища? — Ах, как славно он произносит это слово «товарищ», как мягко, ласкающе звучит оно: «товаищ». Владимир Ильич подходит к двери в соседнюю комнату, приоткрывает ее: — Товаищ Арманд. Вы нам не поможете?