Лидия Лукьяненко - Ключевой момент

Митька провожал Изольду две недели. Я редко видела, чтобы они о чем-нибудь говорили. И, по-моему, все их фразы сводились к передаче информации типа: «Сегодня есть кино?» или «Завтра будет дождь». Так они дружили, сопровождаемые завистливыми взглядами мальчишек и ревнивым моим. Но вскоре поссорились. Это произошло при мне.

Митька и Изольда уже стали привыкать к своему новому статусу, как вдруг однажды вечером, когда мы втроем и присоединившийся к нам Женька сидели в нашем дворе, снова возник разговор о будущей профессии. Митька стал защищать свое мнение о том, что настоящее дело должно быть чисто мужским, тяжелым и опасным. Женька снисходительно возражал, что профессия может быть любой, самой обычной, но если человек мастер, то это всегда ценно. Все же мой брат был самым старшим из нас и, наверное, самым мудрым. Он уважительно сказал, что хоть наш отец и простой рабочий, но слесарь пятого разряда. Его ценят на работе и уважают соседи. Изольда презрительно скривила губы, но промолчала, ведь я была ее лучшей подругой, а наш отец часто помогал ее матери, как и обещал, делая мужскую работу у них дома.

Кстати, знаменитый Изольдин папа-космонавт так ни разу и не появился в нашем городе. Изольда говорила мне иногда, что они с мамой видятся с ним, когда уезжают летом в отпуск. Злые языки болтали, что он их бросил, если вообще существовал. Но я никогда не ставила под сомнение слова подруги. Я видела фотографию ее отца, на которой он был запечатлен в форме военного летчика. И тетя Клава, наша знакомая, работающая в отделе кадров комбината, куда мама Изольды устроилась инженером, утверждала, что при поступлении на работу в анкете, в графе «профессия мужа», та написала «летчик-космонавт». Так что в наличии папы-космонавта я не сомневалась, но его постоянное отсутствие в течение семи лет многим казалось подозрительным…

Так вот, Изольда презрительно поджала губы, а Женька продолжал настаивать на своем. Он сказал, что отец Митьки тоже заслуживает уважения, потому что он классный фотограф и его работы даже печатали в журнале. Этого Изольда стерпеть уже не могла.

— Пьяниц вообще нельзя уважать, чем бы они ни занимались, — заявила она.

Я тогда не сообразила, что, говоря об этом, подруга подразумевает нечто большее, чем пьянки соседских мужчин. Ведь и наш отец, и все соседи частенько выпивали. Непьющие мужчины были наперечет. Но если наш отец всегда знал меру и был тихим во хмелю, то Митькин пил запойно и частенько бузил. Митька воспринял слова Изольды исключительно на свой счет.

— Ну не у всех же отцы космонавты! — с вызовом воскликнул он. — У некоторых пьяницы. Только наши пьяницы с нами живут, детей своих воспитывают. А космонавты все в космос летают, а где их дети, поди, и не знают.

Изольда вспыхнула. А я просто ошалела. С Изольдой никто и никогда не смел так разговаривать. Я ждала, что подруга, гордо вскинув подбородок, немедленно уйдет, но она не уходила.

— Я не хотела тебя обидеть, — спокойно произнесла Изольда, глядя на Митьку. — Я лишь хотела сказать, что пьющие люди не только себе портят жизнь, но и жизнь своим близким.

Я восхищалась ею! Вспомнилось, что после того как я изорвала ее платье гвоздем, она подарила мне колготки. Ее великодушие казалось непостижимым! Что бы ни говорили о ней, Изольда умела быть благородной! И это меня невероятно подкупало.

Но Митька не принял ее примирительных слов.

— Я понял, что ты хотела сказать, — жестко бросил он ей. — Что ж ты, такая важная, решила гулять с сыном алкаша? Других желающих не нашлось?

После этого Изольда не просто перестала дружить с Митькой — она вообще не замечала его. Рикошетом это ударило и по мне. Митька стал сторониться и меня тоже. Вскоре мой брат окончил школу и уехал к нашему дяде в Ленинград, где поступил в техникум. Митька перестал приходить к нам, и долгое время мы с ним даже не разговаривали. Я изредка видела его во дворе, но он никогда не смотрел в мою сторону.

Воспоминания об Изольде для меня определяются тремя этапами, как трилогия Толстого: «Детство», «Отрочество» и «Юность». Про детство и отрочество я уже рассказала. Потом была юность…

Мы учились в десятом классе. Мне исполнилось семнадцать, Изольде — восемнадцать. Она была почти на год старше меня. Просто я пошла в школу в шесть лет, а она — почти в восемь. Снова была весна. Снова стоял апрель, и воздух был наполнен сладким ароматом цветущих фруктовых деревьев — запахом любви. Все, как и прежде, влюблялись, правда, не так глупо, как в тринадцать, но так же бурно и страстно. Я до сих пор думала о Митьке, который служил теперь на Дальнем Востоке моряком. Он писал моему брату в Ленинград, и я немного знала о его службе. Женька наш окончил техникум, остался работать в Ленинграде. Ему дали комнату в общежитии. У него началась своя, взрослая жизнь.

Я отлично училась. Моя детская несуразность в отрочестве сыграла мне на руку. Не имея возможности гулять с мальчиками по вечерам, я усердно занималась, много читала и вскоре стала круглой отличницей. К десятому классу моя угловатость и худоба исчезли. Больше половины моих одноклассников переросли меня. Я теперь не была самой высокой даже среди девочек, а если брать во внимание учащихся выпускных классов, то я стала ниже самого невысокого мальчишки. Теперь вряд ли меня можно было обозвать «шпалой» или «жердью», но детские комплексы держатся крепко. Я дичилась ребят. Робела, когда меня приглашали на танцах, и до сих пор ни с кем еще по-настоящему не встречалась.

Изольда тоже повзрослела. Она стала высокой, пышногрудой, но оставалась такой же красивой. Ее красота была уже завершенной, в то время как я напоминала только-только распустившийся бутон. Еще вчера на меня никто не обращал внимания, а тут вдруг я стала ловить на себе мужские взгляды, провожающие меня, когда я шла по улице. Сначала я испугалась, потом приятно удивилась, но смущалась при этом ничуть не меньше. Себе я казалась еще подростком. И правда, во мне мало что изменилось. У меня был тот же рост, те же волосы и те же глаза. Да и внутри я осталась прежней. И все-таки я изменилась, я это чувствовала. Наверное, что-то подобное испытывал гадкий утенок, внезапно превратившийся в прекрасного лебедя.

С Изольдой мы дружили. Ее папа-космонавт так и не появился в нашем городе. Когда Изольде исполнилось шестнадцать, они с матерью надели на головы черные траурные повязки: их папа умер. Свидетельство о его смерти видела тетя Клава, когда мама Изольды оформляла на работе пенсию дочке в связи с потерей кормильца. Правда, в свидетельстве не было указано, что он космонавт и что погиб, выполняя важное правительственное задание, а просто написано: умер такой-то гражданин, причина — сердечный приступ. Самая банальная причина, а еще — фамилия, как у Изольды, Завьялов. Ничего примечательного. Да и космонавта с такой фамилией никто из нас не знал. Изольда несла себя по-прежнему гордо и неприступно, и никто не осмеливался расспрашивать ее об отце. Училась она плохо. Ей ставили иногда четверки, но она совершенно не старалась. Я знала, что подруга решила стать актрисой, а зачем артистке физика и математика? Поэтому она учила только литературу, английский и историю, поскольку эти предметы нужно было сдавать при поступлении. Точные науки, в отличие от меня, Изольда не понимала и не любила. Последний год учебы стал и последним для нашей дружбы.