Эйлин Гудж - Чужие страсти

— Что-то не так с едой? — многозначительно спросила Абигейл.

— Да нет. — Феба даже не подняла глаз.

— Тогда почему ты не ешь?

— Не хочется.

— Потому и не хочется, что ты не ешь. Посмотри на себя — ты вся истощала.

— Я ем, — вяло возразила Феба.

— Вот и хорошо. Тогда у тебя не будет никаких проблем с тем, чтобы доесть все, что находится у тебя на тарелке.

Феба бросила на нее обиженный взгляд и перешла от манипуляций с яичницей к тому, что начала отрывать кусочки тоста и кормить ими их английскую овчарку, пса Брюстера, который по привычке сидел у нее под стулом. Абигейл казалось, что в то время как Феба худела, их собака заметно поправлялась, но, возможно, это было простым совпадением.

Абигейл почувствовала легкое беспокойство. Может, у ее дочери какие-то проблемы с пищеварением? Или причиной служат просто страхи, связанные с поступлением в колледж? Феба подала документы на досрочный прием [13] Досрочный прием — практика приема в некоторых колледжах и университетах, позволяющая ученикам средней школы, обладающим выдающимися способностями, начать занятия в высшем учебном заведении еще до окончания школы. в Принстон, альма-матер своего отца, но, несмотря на хорошие оценки, это был довольно рискованный шаг. Дело в том, что в настоящее время конкуренция в колледже была намного жестче, чем во времена Кента, и, зная, что шансы на успех невысоки, она очень нервничала в ожидании ответа. У Абигейл мелькнула еще одна неприятная мысль: меньше чем через год Феба покинет их дом. Глядя на дочь, она с трудом представляла, как это будет. В своей балахонистой спортивной рубашке и широких мешковатых брюках, болтавшихся на узких бедрах, с короткой, почти мужской стрижкой с неровной линией черных вьющихся волос, которая подчеркивала ее скулы и огромные карие глаза, Феба больше напоминала девочку с плаката фонда помощи детям, чем взрослую девушку, поступающую в колледж.

Абигейл уже собиралась предложить ей в конце недели съездить за покупками в город, а потом, возможно, пообедать где-нибудь вместе — если понадобится, она даже готова была перекроить свой рабочий график, — но в это время раздался звонок: звонила Ребекка Бонсиньор, продюсер ее передачи на «А.М.Америка». Ко времени когда Абигейл закончила разговор, все мысли о том, чтобы праздно провести полдня с дочерью, исчезли, как и полная кружка кофе, который она непрерывно прихлебывала.

Она села за стол. Кент оставил для нее аккуратно сложенные первые страницы «Таймс», так как знал, что у нее обычно хватает времени только на то, чтобы просмотреть заголовки.

— Мне — ничего, — сказала она домоправительнице в ответ на ее вопросительный взгляд, когда та подавала омлет для Кента. Абигейл была слишком взвинчена, чтобы съесть хоть что-нибудь.

Вероника неодобрительно нахмурилась. У нее были старые представления о сытной и питательной еде по утрам, и она считала, что завтрак из одного кофеина никуда не годится. Миловидная гаитянская женщина с тонкими чертами лица и кожей цвета кофе, за третью чашку которого Абигейл сейчас принялась — правда, на этот раз она щедро плеснула туда молока, — Вероника имела старомодные взгляды в отношении целого ряда самых различных вещей. В частности, она всегда оставалась при своем мнении относительно того, как правильно одеваться для работы. Сегодня на ней было стильное облегающее платье из ситца и туфли-лодочки на низком каблуке, словно она собиралась куда-то в офис. Абигейл хотела бы, чтобы все ее работники уделяли столько же внимания своему внешнему виду, как Вероника.

В глаза ей бросился заголовок передовой статьи.

— Я вижу, они окончательно похоронили этого мерзавца, — заметила она.

Кент оторвал взгляд от английского кекса, который он намазывал маслом, и посмотрел на жену.

— Кого?

— Гордона ДеВриса.

Кент покачал головой.

— Не говори так. Печальная история.

— Тебе следовало бы больше пожалеть акционеров «Вертекса», — возразила Абигейл и раздраженно добавила: — Я уверена, что очень многие из этих людей считают, что он легко отделался, расплатившись только своей жизнью.

Кент бросил на нее острый взгляд.

— Я думал о семье ДеВриса. В новостях на следующий день после случившегося показывали его жену. Она выглядела шокированной и почти невменяемой, словно только что вырвалась из-под бомбежки.

— Вдову, — поправила мужа Абигейл.

На мгновение она испытала естественное сочувствие к этой женщине, бывшей своей подруге Лайле Меривезер, с которой они не виделись и не разговаривали двадцать пять лет. Но оно было быстро подавлено той горечью обиды, которая многие годы тлела в ней подобно присыпанным углям.

— Ты могла бы протянуть ей руку помощи, — сказал вдруг Кент. — Вы ведь дружили когда-то.

— Миллион лет тому назад. Она, вероятно, даже не вспомнит меня.

Абигейл описывала Кенту тот период своей жизни в самых общих чертах. Он знал только, что выросла она в имении Меривезеров, где ее мать работала домоправительницей. Она рассказывала ему о Воне и Лайле совсем немного, так что у него создалось впечатление, что, в отличие от нее, они вращались совершенно в другом мире. Что же касается причины, по которой Розали уволили, Абигейл объяснила это болезнью, хотя рак у нее обнаружили только несколько месяцев спустя. Абигейл не говорила никому, даже Кенту, что увольнение было связано с тем, что ее мать спала с мистером Меривезером. Это бросало бы тень на Розали. Кто поверит, что ее матерью руководила не похоть, а самоотверженное, хоть и абсолютно ошибочное желание сохранить семью Меривезеров и не давать мистеру Эймсу распутничать вне дома?

Когда через год ее мать умерла — по официальному заключению, от естественных причин, — Абигейл не сомневалась, что на самом деле у нее просто было разбито сердце.

Меривезеры, которых Розали считала своей настоящей семьей, отвернулись от нее и даже ни разу не позвонили. Единственным, кто проявил к ним сочувствие после всех этих событий, был Вон. Через восемь недель после того как они переехали в Пайн-Блафф, Абигейл получила от него письмо, в котором он сообщал, что был шокирован и расстроен их внезапным отъездом. Он писал, что связался бы с ними раньше, но много времени ушло на то, чтобы выяснить их новый адрес. А еще Вон выражал надежду, что у Абигейл все хорошо и что когда-нибудь они обязательно встретятся. Как ни печально, но этого не произошло, хотя они продолжали переписываться еще несколько лет. В основном они рассказывали друг другу о своих повседневных делах, стараясь не вспоминать о том, что случилось в тот вечер в карьере. Эти письма были для Абигейл спасательным крутом, который помогал преодолеть безнадежность и отчаяние такого сурового периода ее жизни.