Эйлин Гудж - Чужие страсти

— Тогда в чем дело?

— Это… касается твоей мамы. — Абигейл не стала объяснять, какая тут может быть связь. У нее просто не было времени.

Лайла заметно напряглась.

— А что с моей мамой?

Хотя они с ней никогда об этом не говорили, Абигейл знала, что пьянство Гвен всегда очень тяготило Лайлу. В то же время она готова была стоять насмерть, защищая свою мать от любого, кто заподозрил бы, что у Гвен есть проблемы. Помня об этом, Абигейл решила смягчить ситуацию.

— Она не может найти бриллиантовое ожерелье, которое твой отец подарил ей на годовщину их свадьбы. Кажется, она думает, что его украли.

— Я не понимаю, как это могло произойти. Насколько мне известно, злоумышленники в дом не проникали. И о том, где она хранит свою шкатулку с драгоценностями, знали только мы. — В то же мгновение на лице ее появился ужас. — Боже мой! Неужели ты хочешь сказать, что она обвиняет в этом тебя ?

Абигейл покачала головой.

— Не меня. Мою маму. — С этими словами она почувствовала горячую волну стыда, как будто в обвинениях Гвен могла быть доля правды.

— В жизни не слышала ничего более нелепого! Она просто расстроена, вот и все. — Лайла пыталась найти какое-то логическое объяснение иррациональному поведению матери. — У нее такое иногда бывает, когда она страдает от своих головных болей.

Меривезеры никогда вслух не говорили о том, что Гвен пьет; когда она выпивала за обедом слишком много вина и мучилась из-за этого весь следующий день, это всегда списывалось на ее очередную мигрень.

— Не волнуйся. Мы все выясним. А папа уже знает?

— Еще нет. Мы должны его разыскать. — Абигейл в панике начала оглядываться по сторонам.

— Боюсь, нам придется подождать, когда он вернется с верховой прогулки. Пешком мы его никогда не догоним, а мой Маверик потерял подкову и на некоторое время вышел из строя. — Она кивнула в сторону коня, который с удовольствием жевал сено в своем стойле, после чего начала стаскивать второй ботинок.

— Не волнуйся, — снова успокоила она Абигейл. — Папа уладит все это, как только вернется.

— А что Вон? Ты не знаешь, куда он поехал? — спросила Абигейл, чувствуя нарастающую безысходность.

— Я же говорила тебе, что не видела его. — Лайла недовольно посмотрела на нее, будто ей напомнили о том, как она вчера вечером подвела их. Затем ее лицо смягчилось. — Слушай, я понимаю, что ты расстроена, но обещаю, что все будет в порядке. Я уже говорила, что это, видимо, какая-то глупая идея, которую мама вбила себе в голову. Через пять минут она об этом и не вспомнит.

— Все гораздо более серьезно. — Абигейл старалась сохранять спокойствие, но это удавалось с трудом; сердце выскакивало из груди, а к горлу подкатил комок. — Она позвонила в полицию.

— Она… что? — Теперь уже и Лайла выглядела по-настоящему встревоженной.

Как бы в подтверждение своих слов Абигейл услышала шорох шин на подъездной аллее. Выглянув из конюшни, она увидела, как к дому подъехал патрульный полицейский автомобиль, притормозивший перед парадным портиком с колоннами. Что-то надорвалось у нее в груди, и все успокаивающие заверения Лайлы куда-то унеслись, словно пух с одуванчика под дуновением ветерка. Ее мать сейчас арестуют… или выгонят… или и то и другое сразу. Если ее слово окажется против слова миссис Меривезер, кому, интересно, поверят полицейские? Сейчас ее единственной надеждой была Лайла. Если бы Лайла смогла как-то убедить свою мать, как-то урезонить ее…

Она обернулась и увидела, что Лайла, прихрамывая, идет к ней; одна ее нога по-прежнему была зажата в тесном ботинке.

— Давай, помоги мне. Сама я этот чертов ботинок вряд ли смогу снять.

Через много лет Абигейл будут обжигать воспоминания о том, как она тогда встала на колени, чтобы стянуть ботинок с ноги Лайлы, — невинный жест, который в свете происшедших после этого событий превратился в символический и унизительный акт ее порабощения. Но в тот миг она испытывала только чувство благодарности. Лайла была неуязвима для обстоятельств — это правда. С ней никогда не случалось ничего плохого, по крайней мере настолько плохого. Но это не означало, что она не вступится за тех, кого любит. Может быть, все еще действительно будет хорошо.

Она подняла глаза на Лайлу, чувствуя к ней любовь и зависть одновременно. Лайла была тоненькая, словно ивовый прутик, и настолько легкая, что, казалось, она едва касается ногами земли; ее голубые глаза напоминали безоблачное небо, а белокурые волосы обладали тем естественным оттенком, за приобретение которого некоторые женщины готовы платить сотни долларов. В свои шестнадцать лет она уже достигла значительных успехов в искусстве общения: могла с очаровательной улыбкой договориться хоть с каменной стеной, по-французски болтала не хуже, чем по-английски, а когда бралась устроить вечеринку, то делала это с такой же легкостью, что и опытная светская львица. Ее внимания искали практически все молодые люди отсюда и до линии Мейсона-Диксона [4] Линия Мейсона-Диксона — символическая граница между Севером и Югом, проходящая по границе штатов Мэриленд и Пенсильвания. , несмотря на то что сама она, видимо, предпочитала проводить время со своими лошадьми либо с Воном и Абигейл.

К тому времени когда они добрались до дома, двое полицейских — плотный седовласый ветеран и его более молодой и худощавый напарник — уже сидели в передней гостиной с миссис Меривезер. Хозяйка излагала им свою версию происшедшего, тогда как Розали смиренно стояла рядом среди старинной мебели, которую она так любовно вытирала от пыли и полировала. По тому почтению, с каким они слушали, было понятно, что версия Гвен будет единственной из рассматриваемых. Розали, вероятно, тоже понимала это, потому что стояла, понурив голову, и даже не пыталась сказать хотя бы слово в свою защиту. Она умудрилась выглядеть одновременно и виновной, и незаслуженно оговоренной в преступлении.

Абигейл хотелось крикнуть матери, чтобы та постояла за себя. Почему она позволяет выливать на себя всю эту ложь? Она уже открыла рот, но Лайла опередила ее.

— Мама, ради Бога, что здесь происходит? Абби только что рассказала мне о каком-то совершенно немыслимом…

Гвен не дала ей закончить.

— Оставь, дорогая. Тебя это не касается. — Ее бархатный аристократический голос прозвучал очень мягко, но по резкому взгляду, который она бросила на Лайлу, было понятно: никакого вмешательства миссис Меривезер не потерпит.

Лайла сразу же замолчала. Она просто стояла посреди комнаты, широко раскрыв глаза от изумления. Было ясно, что она никогда не видела свою мать такой. Обычно Гвен либо находилась в состоянии своего «недомогания», либо была на пути к нему. Она крайне редко интересовалась домашними делами, предоставив мужу улаживать любые кризисные ситуации, которые могли возникнуть. Но сейчас она была не только абсолютно трезвой, но и явно руководила происходящим.