Вера Копейко - Прощай, пасьянс

— Да нет, — засмеялся муж. Помолчал, потом глаза его озорно блеснули: — А ты отгадай!

Мария испытала внезапный прилив азарта. Она на минуту почувствовала себя снова озорной и своенравной девушкой, которую полюбил Федор.

— Ну… — Мария надула губы и поправила шаль, как будто она мешала ей сосредоточиться. Кружевная шаль была хороша, а Мария в ней еще лучше.

Федор не сводил глаз с жены, чувствуя, как и всякий раз, когда смотрел на нее, неодолимое влечение к ней. Ему вспомнились слова отца: «Опоили тебя, не иначе опоили! — Он качал головой, когда сын его занемог от любви к Марии Добросельской. — Не нашего она поля ягодка. Узка костью да широка умом». Он помнит, что даже не пытался бороться с собой, справиться, хотя его отец сильно старался. Как же жаждал он, чтобы старший сын женился на дочери купца Попова, на Елене. Но, кроме Марии Добросельской, никто больше не был ему нужен.

Никто не опоил его, видно, просто небу виднее, на кого указать. Смущали, правда, другие слова отца, и когда тот понял, что смущают, только их и твердил:

— Видишь, две девки вместо одной родились. Это не к добру. Была бы одна большая да белая, а то две да обе худые. Как ты их отличишь-то?

— Кровь моя отличит, — смеялся Федор, отмахиваясь нарочито беспечно от отцовских слов.

Но иногда ему казалось, что кровь не сможет указать ему точно, где Мария, а где Елизавета. Вот и сейчас, когда Лиза отошла от них — и этим-то моментом он воспользовался для жаркого поцелуя, — он посмотрел на нее издали и не мог поверить своим глазам. Его жена шла там, не Лиза…

Однажды, после долгих и мучительных вопросов к самому себе, он решил, что ему следует положиться на Марию. Ее любовь не допустит путаницы. Мария любит его и никогда не позволит ошибиться.

Странное дело, но то, что у его жены есть сестра-близнец, придавало ему азарта в жизни. Он не такой, как все. У него жена особенная, и не только потому, что происходит из рода опальной в свое время знаменитости. Опальных тут — весь Лальск, всяк по-своему, те же новгородцы бежали сюда. А потому, что Господь удвоил ее, потому что хороша получилась. Выходит, судьбой отмечен Федор Финогенов, а значит, ему можно то, о чем другие не помышляют.

С такой верой он и делал свои дела.

— Соленые огурцы, — пробился голос жены через плотную пелену мыслей. Федор вздрогнул, с некоторым недоумением глядя на Марию. — Ты спрашивал, что в бочке, которую мужики вкатили на палубу.

— В бочке? — Он перевел взгляд на бригантину.

— Ну да. В той пузатой дубовой бочке.

— Ах вон ты про что! — Он засмеялся. — Нет. Не угадала.

— Так что же в ней лежит?

— Рыжики. Соленые. Вот что, — раздался голос Лизы, которая направлялась к ним.

— Ох! — только и хватило у Марии сил на одно короткое слово. — Ты придумаешь. Неужели в Америке нет рыжиков?

— А если и есть, то наши все равно вкуснее, — заявил Федор. — Пускай нашими похрустят.

Мария улыбалась:

— Правда? На самом деле?

— Он не шутит, Мария, я вижу, — вступилась за Федора Лиза. — Кто говорил, что они хороши? От тошноты? А Федор боится морской болезни. Все сходится, Мария. Верно, Федор?

— Еще как верно.

— Не страшно тебе, Федор? — тихо спросила Лиза.

— Не страшно только дуракам. А все умные, преодолевают страх.

— У России совсем недавно появился свой представитель в Америке, — сказала Лиза. — Знаешь?

— Знаю, — сказал Федор.

— Слава Богу, — обрадовалась Мария.

— Но наши люди побывали там, когда его еще не было, — сказал он и пожал плечами. — Правительство пошло купцам навстречу: двадцать шестого сентября тысяча восемьсот пятого года вышел особый указ. Министр коммерции, граф Румянцев, позволил слободскому купцу Ксенофонту Анфилатову отправить в Америку свои корабли. Без взимания таможенных сборов. Даже пособие выдали ему в двести тысяч рублей. Ксенофонт отправил туда два корабля.

— Два-а? — Глаза Марии расширились, в них зажегся азартный огонек, который нравился Федору больше всего.

— Ага. «Иоганнес Баптист» — он вышел отсюда, из Архангельска, а другой — «Эрц-Энгель Михаэль» — из Санкт-Петербурга.

— Куда же они пошли?

— Первый — в Нью-Йорк, а второй — в город Бостон. Так что мы идем проторенным путем. Оттуда негоцианты тоже двинулись к нам, в Россию.

— Выгодное это дело, верно? — сказала Лиза.

— Еще какое выгодное. Ксенофонт с двух кораблей получил прибыли знаете сколько? — Он перевел взгляд с одной сестры на другую.

— Сколько? — спросила Лиза.

— Один миллион сто сорок восемь тысяч девятьсот тринадцать рублей семьдесят пять копеек. Вот сколько!

— Ты хочешь стать миллионщиком? — Мария почувствовала, как ее щеки заалели. — Вот уж…

— Не думала, да? Когда за купца шла замуж? — Он с любовью смотрел на Марию.

— Я шла замуж за Федора Финогенова. А кто он — купец или писарь, — мне все равно.

Он крепко стиснул ее плечи и ничего не сказал.

Архангельск прятался в тумане летнего вечера. Небо располосовали красноватые облака, солнце садилось в тучу, обещая завтрашний дождь.

— Хорошо бы ливанул. — Федор кивнул на небо.

— Ласточки летают низко, — заметила Мария.

— Все к дождю, — добавила Лиза. — К урожаю, да?

Остро запахло цветами, покрывшими землю.

— Иван-чай зацвел. Это хорошо, — сказал Федор.

— А ты не забыл погрузить с собой калиновки? — спохватилась Мария.

— Мысль хороша. Настойка калиновая еще и не такие порты откроет, как Бостон. Может, в Нью-Йорк завернем.

Внезапно Федор остановился на полушаге и обнял жену за плечи.

— Хочется поскорей уйти в море и поскорей вернуться.

— Что ж, Федор, отправляйся. Ты вернешься как раз вовремя, — сказала Мария. Она знала, о чем говорила, а он нет.

Это случилось поздним вечером того самого дня.

— С Богом, — прошептала Мария и перекрестила сестру.

В комнате было темно, но она увидела, как блестят Лизины глаза. Она видела ее фигуру в струящейся белой ночной рубашке. Ее рубашке, в которой она была вчера с Федором.

Рубашка сохранила ее запах.

Сердце зашлось от внезапно нахлынувшей, тянущей душу тоски.

«Но почему?!» — хотелось ей закричать.

Почему не бывает на земле счастья цельного, почему всегда есть что-то такое, от чего должно болью заходиться сердце, вот так переворачиваться, как сейчас? Словно оно падает набок и колет… колет острым концом в грудь?

— Я пошла, Мария, — прошептала Лиза.

Мария не ответила, не обернулась. Сестра растаяла в темноте.

Мария упала на Лизину постель, слезы хлынули из глаз, как дождевая вода хлещет по желобу из-под крыши. Только вода течет в бочку, а слезы — на персидский шелк подушки.

Она плакала не от боли. Она давно загнала ее внутрь, заставила себя поверить, что не может быть полного счастья у них с Федором, если не заставит она себя пройти через это.