Вера Копейко - Прощай, пасьянс

— Мы радуемся.

— Чему же?

— От Федора пришло письмо. Он отправил его, правда, давно, из маленького голландского порта. Но все хорошо. Нам того же желает. Там тебе, Севастьяна, поклон. Знаешь, как он пишет?

— Как? — Севастьяна подалась вперед.

— Чтобы ты глядела за нами во все глаза и ничего не прозевала. Он одной тебе нас доверяет.

Севастьяна подумала, что это должна была сказать Мария. Помимо своей воли она впилась в нее глазами, отыскивая следы на лице, которые замечает всякая женщина, даже не рожавшая сама. Ничего.

— Вот как? А чего же я не должна проглядеть? Может, мне надо заметить, как вы распустили всех своих девок? — в некотором замешательстве проговорила она.

— Они нам сейчас не нужны. Нам хорошо вдвоем.

— Оно и видно.

— Ясно. Если так пишет Федор Степанович, то он знает, что пишет. Я буду у вас теперь бывать два, а то и три раза в день. Как сегодня.

— Мы только рады!

— Вот что, дорогие, если вы по-прежнему не будете запирать дом изнутри, то я вас стану запирать снаружи.

— O-ox! — простонали они и снова ударили по клавишам. — Какая ты недове-ерчивая, — пропели сестры, подражая парижским трубадурам, стихи которых они сегодня утром читали.

— Такая, потому что я отвечаю за вас перед Федором Степановичем. Сейчас я ухожу, так кто из вас запрет дом?

— Мы обе! — Они вскочили и вместе с Севастьяной пошли к двери.

Они задвинули тяжелый засов.

— Ну вот. Еще одно подтверждение, что мы неразличимы, — сказала Лиза.

— Да, если уж она не узнала меня во мне… То есть… Послушай, я, кажется, сама запуталась.

Зима налетела на Лальск, как она обычно это делала, — в одночасье. Словно поблизости была, поджидала за ближайшей сосной — и нате вам, явилась.

Белым-бело за окном, увидела Мария, встав утром и отодвинув штору на окне.

— Ого, — выдохнула она, — какая красота!

Весь двор стал таким белым, до рези в глазах. Как хорошо, подумала она, что успела перенести розы в дом. То, что однолетние цветы ушли под снег, не страшно. Их век короток, всего-то длиной в северное лето. Через год сами вырастут, они без посторонней помощи заботятся о своем потомстве.

Она накинула на плечи пуховую шаль — какой бы неожиданной ни была зима, но никого здесь врасплох не застанет. Мария шла по дому, в теплом воздухе она чувствовала запах затопленных, но за лето отвыкших от дров и пламени печей-голландок. Ни в одном другом доме в Лальске нет таких. Федор высмотрел их за морями и велел построить у себя на новой половине дома. Круглые, обшитые черным железом, они высились от пола до потолка, быстро нагревались и щедро отдавали свой жар комнатам.

Никодим мастерски топил печи, никогда никакого дыма. С самого начала своей жизни в этом доме Мария полюбила Никодима, как и всех, кого любил Федор.

Никодим был интересен ей не только как истопник, он разводил ловчих птиц. Соколы жили у него в отдельной сараюшке, чистой, всегда прибранной, в которой никогда ничем не пахло, только теплом. Среди соколов был один, по имени Ясный, с которым Никодим и Федор ходили на охоту. Однажды они взяли с собой Марию. Это было в ее первую весну в Лальске. Тогда Мария и Федор даже помыслить не могли, чтобы расстаться хоть на миг.

Мария улыбнулась, отодвигая воспоминания. Это уже потом Федор, как и прежде, до женитьбы, уезжал на недели и месяцы за товаром и с товаром.

Лизина дверь была приоткрыта, Мария скользнула в спальню к сестре, почти не сомневаясь, чем она занимается. Конечно, стоит у окна, как только что стояла она сама. Потому что белизна первого снега завораживает каждого, успокаивает и примиряет с жизнью, что бы в ней ни происходило. Природа словно укрывает на время все тревоги и волнения, ожидания и надежды. Она просит людей: остыньте, отдохните от суеты, от страстей, чтобы весной снова взяться за жизнь с еще большей энергией.

— Мария, — не оглядываясь, позвала Лиза от окна, — ты только взгляни на калину и черемуху.

— Я уже видела, — отозвалась Мария, подходя к сестре. — Какая ранняя зима, птицы даже не успели склевать ягоды. — Она подняла со стула такую же, как на ней, пуховую шаль и накинула сестре на плечи.

— Давно я не видела такого начала зимы, — кутаясь в шаль, сказала Лиза, чувствуя, как тепло разливается по всему телу.

— А я думала, зимой тебе захочется залечь в берлогу, как медведице, — ответила Мария.

— Я сама так думала, но теперь я просто жажду, — зеленые глаза блестели неукротимым желанием, — зимних радостей!

— Каких же?

— Всяких!

— Например?

— Кататься в санях! В собольей шубе! Под звон бубенцов!

— Лубочная картинка! — фыркнула Мария.

— Но я хочу! Сегодня же! — не унималась Лиза.

— Хорошо, — согласилась Мария. — Желание беременной женщины — закон, — сказала она. — Я тоже хочу того же, что и ты. Сейчас же пойду и скажу Анне, чтобы она вынимала теплые вещи.

— Анна по-прежнему тоскует? — спросила Лиза.

— Мне кажется, — сказала Мария, — она понемногу приходит в себя. Вчера она вдруг сказала мне: только бы зиму пережить.

— Ее усатый и бородатый, видимо, уехал?

— Скорее всего. Но она молчит, а я не спрашиваю.

— Понятно. Да, — остановила Марию Лиза, — скажи Анне, чтобы она как следует проветрила собольи шубы. — Она наморщила нос. — Не могу терпеть лежалого затхлого запаха… — Лиза снова поморщилась.

Санки летели по главной улице Лальска, щедро присыпанной снегом, сестры сидели, укрытые медвежьей полстью, хотя мороз был еще не так крепок, чтобы заворачиваться в нее. Они скорее всего завернулись в нее, желая казаться невидимыми для чужих глаз. Но, как они говорили сами, всякая личина помогает лишь поскорее открыть, кто прячется от чужих глаз. Горожане останавливались и шептали друг другу: «Сестры катаются!» Тройкой лошадей правил Никодим. Бубенчики звенели, как хрусталь бокалов на свадьбе. Никодим прицепил самые звонкие, а их у него целое собрание.

Сестры смотрели по сторонам, радуясь чистоте и белизне, разлитой повсюду. Особенно хороши стали белоснежные церкви. Они всегда в этом городе содержались в порядке, на фоне зимы не казались темно-белыми, как со смехом определили сестры цвет здоровенного кобеля, который на пустынной ярмарочной площади ловил себя за хвост.

— Смотри, ошалел от зимы, — засмеялась Мария.

Лиза повернула голову, но санки уже пролетели мимо.

— Никодим, мы хотим в лавку, — попросила Мария.

— В которую новые ткани завезли? — спросил он, хотя сам хорошо знал куда. Жена Федора Степановича никогда не упустит случая, чтобы зайти туда.

— Да, Никодим. В нее.

Лошади повиновались Никодиму, как и всякая живность, с которой он имел дело. Они встали, замерли, стоило ему легонько натянуть поводья.