Вадим Андреев - Встреча влюбленных

Словно истосковавшаяся в разлуке любовница, ночь заключила в жаркие объятия своего возлюбленного — город Лакхнау. Она так долго ждала этой минуты — время текло медленно и лениво, словно таяло под беспощадным солнцем, — и вот наконец она здесь хозяйка, и все внимает ей с привычной покорностью.

Утомленные за день люди разбредаются по своим домам, дабы предаться сну, который посылает им ночь как награду за тяжкий труд и изнуряющую жару.

Ночь бродит по пустеющим улочкам старого города, волоча за собой фиолетовый шлейф, усыпанный звездами. Ей есть о чем вспомнить, ступая по древним камням мостовой.

О, Лакхнау, свидетель тысячелетней истории возвышения и падения Великих Моголов здесь, на загадочной земле Индии! Каменными цветами индийского Севера стоят, почти касаясь друг друга, индуистские храмы и мусульманские мавзолеи — памятники двух вер, их борьбы и примирения. История создала этот город как сплав совершенств. Он помнит великолепие двора мусульманских владык — навабов, изысканность и роскошь их культуры. Многие столетия индийцы, всегда готовые воспринять красоту, учились воссоздавать величие персидской поэзии, витиеватое изящество куфического письма, легкость минаретов, тонких колонн и воздушных арок, учились приобщать богатства мусульманских шедевров к неизмеримым сокровищам своих национальных творений. Персидские мотивы вплелись в орнамент индийских ковров и тканей, в хаотическую роскошь цветущих деревьев индийских садов впечаталась ясность геометрической планировки парков правителей-магометан. Угловатая четкость мусульманских решеток слилась с чувственно округлыми линиями индуистских строений.

Дворец навабов, Большая и Малая Имамбары — павильоны для религиозных празднеств, Руми дарваза — Турецкие ворота — вот осыпавшие Лакхнау драгоценные камни красоты, совершенные дары истории. А сейчас, когда они окутаны тонким покрывалом ночи, их красота кажется еще более таинственной и как будто скрывает в темноте пустынных залов прозрачные силуэты тех, кто когда-то оживлял их своим смехом и музыкой. И повсюду этот запах — терпкий и волнующий аромат раткерани — «королевы ночи», высокого кустарника с небольшими белыми цветами, с незапамятных времен очаровывающий всех, кто вдохнул его однажды, кружащий голову и вызывающий прекрасные видения давнего и блистательного прошлого.

Цветок не зря получил свое имя — ночь любила сводить с ума людей, используя все, что годилось для этой цели, — особенно запахи. Вот и теперь она волной волшебного аромата окутала с ног до головы того, кто давно уже бродил по улицам вслед за ней. Она знала этого молодого человека с тонким лицом, высоким лбом и всегда отсутствующим взглядом. Даже если бы он не встречался ей на стертых камнях города, она и тогда бы не ошиблась. Это был поэт, один из вечной армии ее слуг, никогда не изменявших ей с блистательной соперницей — солнцем. Именно взгляд выдавал его, и еще — губы, шептавшие время от времени складывающиеся в строчки слова.

Он склонился над цветущей веткой, и ночь подарила бы ее поэту, если бы им не помешали. Раздался шум приближающейся машины, затем взвизгнули тормоза и голос, не подозревающий о том, как много испортило появление его хозяина, позвал:

— Джавед!

Юноша вздрогнул и обернулся.

— А, это ты, Рама! — рассеянно сказал он и добавил: — Рад тебя видеть.

— Сомневаюсь, — рассмеялся водитель. — Судя по всему, ты опять сочинял, я только прервал тебя… Прости, мне хотелось предложить отвезти тебя домой, сейчас уже поздно, а ты забрался далековато.

Джавед обернулся, вглядываясь в окрестности и как будто пытаясь понять, куда его занесло, и, решив, что действительно далеко отошел от дома, шагнул к машине.

— Спасибо, Рама, мне повезло, что ты ехал мимо.

— Ах, поэты, поэты! — покачал головой его приятель, заводя мотор. — Сколько звезд у вас в голове и как мало чувства реальности!

— Просто звезды — наша реальность, — улыбнулся Джавед.

Водитель повернул к нему голову и, помолчав, сказал:

— Это верно. Завидую я тебе, признаться. Моя реальность — магазин: приход, расход, транспорт и тара…

— Во всем разлиты радость и поэзия, даже в твоем деле, — ответил юноша. — Быть поэтом — значит уметь быть счастливым.

Рама махнул рукой:

— Может быть, ты и прав, Джавед, но все-таки… Все-таки ты чудак.

— Не стану спорить! — весело ответил юноша, и оба залились радостным смехом.

Машина выехала из Хусейнабада, района, где рядом с прекрасными памятниками былого лепились одна к другой жалкие лачуги бедняков с множеством крошечных комнат-чуланчиков, и устремилась к центру, а оттуда по освещенным неоновыми огнями реклам и вывесок улицам в Аминабад — квартал старинных особняков, в которых жили состоятельные горожане.

— Останови-ка здесь, я выйду, — попросил Джавед, когда Рама собирался свернуть в переулок, ведущий к его дому. — Не стоит тебе забираться вглубь.

— Ерунда, — отмахнулся водитель, — подвезу прямо к дому.

— Нет, спасибо, я дойду сам. Поезжай, сэкономишь время.

— Как хочешь, — пожал плечами приятель. — Но смотри, говорят, здесь у вас действует шайка грабителей.

— Ерунда, со мной нет ничего, кроме нескольких рупий, — отмахнулся Джавед. — Не удастся же им вытащить то, что я ношу в голове.

Он вышел из машины и, попрощавшись с Рамой, устремился в переулок. Там в этот вечер было непривычно темно — ни один фонарь не горел, и дорога освещалась лишь светом достаточно удаленных от нее окон особняков. Но Джаведу и в голову не приходило чего-то опасаться здесь, на родной улице, где прошла вся его жизнь, все двадцать восемь лет. Что может угрожать человеку, которого здесь многие годы знают все, каждая собака, каждая бездомная корова? Он не испугался даже тогда, когда в спину ему уперлось что-то твердое и незнакомый голос приказал:

— Руки вверх!

Джавед хотел немедленно обернуться, подозревая, что все это чьи-то шуточки, но его остановило то, что он не узнал голоса.

— Вы что, грабитель? — поинтересовался он, поднимая руки.

— А ты как думаешь? — обидчиво ответил некто, еще плотнее приставив свое оружие под лопатку жертве.

— Долго будете жить — только что про вас говорили, — рассмеялся юноша.