Вадим Андреев - Встреча влюбленных

— Да уж, называя при этом Чадди-шахом — оборванцем! — буркнул Секандар, глядя в угол.

— В тот момент это имя шло тебе куда больше других, — Джавед опять повернулся к гостю спиной и занялся поисками подходящих по размеру брюк.

— Меня зовут Секандар-барк, позовите сюда сестру и представьте как положено, — не унимался гость.

Джавед почувствовал, что начинает всерьез злиться на этого нахала, проявляющего редкую в его положении несговорчивость. Отчаявшись найти подходящие брюки, он вытащил первые попавшиеся и бросил их требовательному грабителю.

— Не хочешь ли ты опять показаться моей сестре в таком виде? Похоже, это тебе понравилось, — усмехнулся Джавед. — Вот тебе брюки, переоденься и проваливай!

Секандар поймал брюки и направился с ними в ванную, всем своим видом показывая, как он оскорблен оказанным ему в этом доме приемом.

— Вы грубиян, — заявил он на пороге, — и вам неведомо, что такое этикет.

Джавед заставил себя пропустить его замечание мимо ушей. В конце концов пусть болтает, что хочет, раз уж в среде лакхнаусских оборванцев приняты такие церемонии, что даже он не может им соответствовать. Через несколько минут этот несносный тип исчезнет из его дома и, можно надеяться, навсегда. Тогда Джавед сядет за свой стол, чтобы записать строчки, мучавшие его весь вечер и сложившиеся теперь в стройные стихи.

Юноша посмотрел на ожидающую его стопку бумаги и почувствовал сильное искушение приняться за дело немедленно, не дожидаясь, пока уберется этот Секандар-барк. Он поколебался несколько мгновений, но желание взять в руки перо было слишком велико для того, чтоб он мог ему противиться. Джавед метнулся к столу и, придвинув к себе чистый лист, схватил ручку.

проговорил он вслух, проверяя, так ли звучат с голоса стихи, как внутри него.

Однако записать строчки ему не удалось — он понял, что пальцы не могут удержать ручку. Один из них — указательный — совершенно отказывался служить ему. Джавед вывихнул его при ударе во время выяснения, кто из двоих — он или Секандар-барк — останется в брюках.

«Проклятый Чадди-шах, — подумал юноша, вспоминая нелепые претензии своего незваного гостя, — сколько неприятностей из-за одного наглеца!»

В эту минуту отворилась дверь ванной, и оттуда выбежал легкий на помине Секандар с непонятно почему сияющей физиономией.

— Ну конечно, конечно, вы поэт! Как это я сразу не понял! — закричал он, бросаясь к Джаведу.

Тому показалось даже, что он намерен заключить его в свои объятия, и юноша резко отпрянул от разгорячившегося гостя, стараясь избежать этой чести. Секандар-барк и не заметил холодности хозяина, он всплеснул руками и, подняв глаза к небесам, забормотал шепотом только что услышанные им строки.

повторил он и неожиданно всхлипнул. — Ах как это прекрасно, как прекрасно…

Джавед недоверчиво покосился на него, стараясь понять, не шутит ли его гость над ним. Неужели он такой поклонник поэзии, что готов разрыдаться от понравившейся строфы? Джавед писал стихи на языке урду — еще одном даре слияния разных культур. Этот язык соединил в себе персидские и арабские слова со словами хинди, арабскую письменность с грамматикой хинди. Он возник сам по себе, как цветок вырастает из земли. Его породила жизнь несколько столетий назад.

При дворе мусульманских правителей еще был принят персидский, на нем еще слагали рубаи и газели, воспевая сады и розы Шираза, а в толпе индийских горожан, на базарах и улицах, в среде молодых поэтов Севера рождалась новая поэзия — поэзия урду. Она была неотделима от жизни, от ее кипения, горечи и счастья, она была понятна народу, росла и ширилась, оттесняя чужую для него персидскую речь. Многие мусульмане говорили на хинди, многие индусы — на урду, и совместными усилиями выковывалась и оттачивалась красота и богатство этого языка.

Для Джаведа урду был родным, так же, как и хинди. Он мог бы слагать стихи на обоих, но что-то в душе подсказывало ему, что его поэтический путь лежит на дороге урду, в традициях этого языка, исполненного красоты и гармонии, на котором творили его любимые поэты.

Однако его странный гость тоже, по всей видимости, был не чужд красотам поэтического слова.

— Уж не пишите ли вы сами? — удивленно спросил у него Джавед, не зная, что и думать, и автоматически переходя на «вы».

— Да! — воскликнул Секандар-барк, но тут же поправился: — То есть нет, я не пишу — я переписываю.

— Так вы писец? Каллиграф? Неужели сейчас еще существует такая профессия? — продолжал недоумевать юноша.

— Профессия? — обиделся Секандар. — Я занимаюсь этим исключительно для собственного удовольствия. Мне, видите ли, доставляет подлинное наслаждение переписывать стихи великих. А какой у меня почерк! Вы такого еще не видели! Вот позвольте, я вам продемонстрирую.

Спеша воплотить в жизнь свое намерение, Секандар почти вытащил хозяина из кресла и уселся сам.

— Ну, с чего начнем? — спросил он. — Диктуйте-ка ваши стихи, я их с радостью запишу, так как они мне понравились.

Джавед пожал плечами.

— Что ж, если вам так хочется. Кстати, сам я этого сегодня сделать не смогу — и все благодаря вам, — он показал свой палец гостю, принявшемуся от нетерпения грызть кончик ручки. — Вот видите, вывихнул, когда спасал от вас свою одежду.

Секандар потер скулу, первую жертву злосчастного удара, и неприязненно заметил:

— Жаль, что не сломали.

— Ах вот так? — взвился хозяин. — Ваше хамство не имеет границ! И вы еще намеревались записывать мои стихи!

— И не оставил своего намерения, — успокоил его Секандар-барк. — У вас, кстати, нет другого выхода, как доверить их мне, а то еще забудете, пока пальчик заживет!

— Я могу попросить записать их своего слугу, — возразил ему Джавед, не уставая дивиться нахальству этого человека.

Секандар расхохотался ему в ответ:

— Воображаю себе его почерк!

— Ладно уж, — внезапно согласился Джавед. — Должен же от вашего визита в этот дом быть хоть какой-то прок.

— Диктуйте! — приказал гость. — Первые четыре строчки я запомнил, что дальше?

Джавед заходил по ковру, собираясь с мыслями.

— Как хорошо! — воскликнул Секандар, когда Джавед закончил. — Если бы я мог так писать!