Бэтси Нант - Все реки текут - 2

— Это пустяки! Заплатим через месяц, через два. А мы уже сегодня попробуем его стряпню?

— Надеюсь, что к вечеру обед будет готов. Бренни как раз сейчас показывает мою кухню. Мою бывшую кухню, — поправила сама себя Дели. — Может быть, это и к лучшему, что мать уже никому не нужна, — сказала Дели в потолок, словно разговаривала сама с собой. Она поискала на потолке мух, но не нашла.

— Ма, не думай так плохо о нас, обо мне! Мы же тебя так любим! — воскликнула Мэг.

— И я вас люблю, — тихо сказала Дели. — Но, к сожалению… Или к счастью, вам уже самим надо устраивать свою жизнь. Да и мне пора… — Дели замолчала. Что она хотела сказать: пора выходить замуж? Пора на покой? Пора остепениться, перестать жить на пароходе и переехать в тот их маленький домик, что она купила для того, чтобы Мэг могла продолжать учиться в школе? В этом доме Мэг застала ее с Аластером в объятиях, когда она сидела с ним в одном кресле. Нет, этот домик Дели тоже ни за что не хотела продавать! — Видимо, мне пора переехать в наш домик и там доживать свою старость.

— Мама! Ты такая молодая! Ты моложе всех нас, вместе взятых! — искренне воскликнула Мэг. — Ты посмотри на себя, ма!

— О, Мэг, я только что смотрелась в зеркальце! И нахожу, что ты права! — выпалила Дели и громко рассмеялась.

Мэг лишь улыбнулась и покачала головой. Да, с матерью что-то происходит. Но, впрочем, ее можно понять. Видимо, так на нее подействовала давно ожидаемая смерть Брентона.

Мэг быстро поцеловала Дели в щеку и выбежала из каюты, почувствовав, что матери сейчас лучше побыть одной.

Дели снова взяла маленькое зеркальце и уже более внимательно стала вглядываться в свое отражение: да, бледные щеки, чуть красноватые веки, нос покрылся от загара мельчайшими розовыми прожилками, которые, впрочем, издали совершенно не видны. Но вот прядь серебристых волос, маленькая прядь седины, ей совершенно не понравилась. Давно, несколько лет назад, Брентон обнаружил у нее несколько седых волос и вырвал их, чтобы показать Дели, и с тех пор прядь седины увеличилась. И со временем, может быть лет через пять, через десять, она превратится в седую старуху!

Нет, сейчас в это никак не верилось. Это просто невозможно!

Дели вспомнила Аластера. Он никогда не обращал внимания на эту седую прядь, по крайней мере, не говорил. Как она сейчас благодарна ему за это молчание… И что, в самом деле, Аластер увидел в ней, отчего так загорелись его чувства? Может быть, она покорила его уже тогда, когда стояла за штурвалом, а Аластер из своей мастерской рассматривал ее в подзорную трубу, видел, как она не по-женски одета, видел страх на ее лице?

Дели впервые вела судно по озеру, везя Аластеру тюки шерсти. Дул сильный боковой ветер, одно колесо «Филадельфии» постоянно выныривало из воды и молотило по воздуху. Дели тогда совсем не была уверена, что они благополучно подплывут к пристани, а не затонут тут же у берега, налетев на подводные камни. Наверняка на ее лице был написан страх, и страх женщины-капитана, может быть, и возбудил воображение Аластера?

Или Аластера привлекла та Дельфина Гордон, под чьим именем висят картины в Национальной галерее в Мельбурне? Как он тогда воскликнул: «Дельфина?! «Рыбачка»? Ну конечно, я прекрасно помню эту картину, одну из моих любимых!» Как он смешно ее называл: «дорогая леди»…

Филадельфия вздохнула и прошептала: «Вы разбудили во мне огромную жажду жизни; словно я спал годы и теперь пробудился от долгого сна…»

Она помнила наизусть эту строчку из письма Аластера, как не забыла и то, что он писал дальше.

«Я не прошу ничего, кроме разрешения сложить свою жизнь к вашим ногам и умереть, как умирает волна, разбиваясь о берег и уходя в песок, чтобы хоть немного выровнять путь под вашими ногами».

«Все-таки как вычурно он написал, — подумала Дели. — «Сложить свою жизнь к вашим ногам и умереть…»

Как она раньше не понимала, что в этом письме скрывается какая-то фальшь — оно слишком красиво, неестественно красиво! Она вспомнила его горящие страстью глаза. Да, это страсть. Ах, если бы Брентон скончался год назад, возможно, она была бы уже замужем за Аластером и это бы не было предательством. Но сейчас — что ей мешает? Поехать к нему? Бросить все: похороны, детей, нет… Она не нужна своим детям, но бросить их не может — как странно все получается. Долг… Какое холодное слово. Но его холод приносит какое-то утешение… Она должна выполнять свой материнский долг. Что бы сказала ее мать — бабушка ее детей? Да! Она бы одобрила решение Дели — не бросаться к Аластеру в пылу безумной страсти. Все-таки странно, что такая практичная женщина, уже не первой молодости — а живет в ней до сих пор страсть. Нет, не любовь к Аластеру — такая же страсть, как и у него к ней.

Дели почувствовала, что у нее начинает кружиться голова от всех этих мыслей. Она сбросила свои старенькие парусиновые туфли и осторожно прилегла на кровать.

Дели сидела на берегу большой реки, такой широкой, что противоположного берега совершенно не было видно. Легкий туман стелился над водой. Был серый предрассветный час. Или это был час после заката? — она не могла понять, потому что не видно было горизонта, скрывавшегося в тумане.

В воздухе, напоенном туманом, висело безмолвие. Лишь едва слышно у ног плескалась вода о камень, на котором сидела Дели. Она смотрела на холодную серую воду.

«Нет, это не похоже на Муррей, — подумала Дели. — Вода в Муррее не бывает такого серого цвета, словно жидкий свинец. Странно, что это за река? Ах это Темза?! Но почему тогда не видно знакомых по детству очертаний Лондона? Город скрыт в тумане», — поняла она.

Вдруг за ее спиной раздалась тихая приятная музыка, походившая на позвякивание уздечки. Но Дели не обернулась назад, и музыка исчезла. Она все продолжала смотреть на воду и больше уже ни о чем не думала.

Через какое-то время она заметила, что туман стал гуще и плотнее. Она обратила внимание, что туман сгущался прямо перед ней, всего в нескольких метрах от нее. Туман все сгущался, превращаясь в облако. И из этого облака стала вырисовываться фигура, медленно плывущая над водой к Дели. Это была женщина. Женщина, состоявшая из бледно-серого облака, прижимала руки к груди, но лица ее еще не было видно. На ней было длинное, похожее на шелковое платье с высоким стоячим воротником и кружевами на манжетах, похоже, женщина была довольно молодая, во всяком случае, моложе Дели.

«Ах, опять эти фантазии!» — с раздражением подумала Дели. Нет, все-таки она художник и, видимо, никогда не отвыкнет грезить наяву.

От фигуры начало исходить тепло, похожее на улыбку… Похожее на улыбку… матери. И Дели увидела наконец — да! Это родные черты, которые уже стали стираться в ее памяти! Эти черты все яснее и ярче образовывались из тумана: вот брови, вот живые и насмешливые глаза. Глаза «бедной Лотти», как сказала бы о матери Дели тетя Эстер!