Наталья Горбачева - Убийца по имени Ной

Виктор ушел в свою комнату и, не раздеваясь, лег на диван. Мать за дверью долго плакала. От этого плача Виктор не мог заснуть, лежал с открытыми глазами, боясь, что заболит голова. Больше такого приступа он не выдержит. А к утру начались кошмары: ему все время представлялось, как насилуют его невесту — бывшую невесту. Она сопротивлялась, а может, не сопротивлялась — кто там разберет. Но Виктору представлялся непрерывный конвейер желающих попользоваться ее телом. Последним был Кротов. Он подошел к ней — голый, весь какой-то обрюзгший — и впился ей в горло зубами, как вампир.

От крика он проснулся и увидел рядом мать. Она смотрела на него с ужасом. На лбу у него лежало холодное полотенце. И рука матери была холодной.

— Витечка, сынок… Что же с тобой случилось?

— Я говорил что-нибудь?

— Ты кричал. Такие ужасные слова, сынок. — Она опустила голову, чтобы не смотреть на него. — Давай вызовем врача, ты заболел.

— Нет. Налей мне ванну, горячую.

— Хорошо, сынок, хорошо, — сказала почти беззвучно мать и, согнувшись, вышла из комнаты. — А в милицию звонить? — спросила она из-за двери.

Виктор вспомнил полковника Воронова, которому обещал помочь в розыске. Но что он расскажет полковнику? Чем докажет правоту своих слов? Нет, он сам будет бороться!

— Не знаю… Не звони.

Виктор с омерзением снял с себя все, что на нем было. Хотелось сжечь одежду и саму кожу, чтобы избавиться от грязного кошмара. Он так долго сидел в ванне, что мать забеспокоилась.

— Сынок! — постучала она в дверь. — Ты жив?

— Жив, ма, жив, — передернуло Виктора.

— Ее родителям сообщить? Я позвонила… Они сказали… — она снова зарыдала, — сказали, чтобы я им больше не звонила. Они нас знать не знают! Что же это такое?! Ведь уже свадьба была слажена. Сынок, что же это за родственники были бы?

— Я ничего не слышу, — сказал из-за двери Виктор. — Успокойся.

— Да как же успокоиться, сынок? Они ведь могут все на тебя свалить — у них деньги. Посадят тебя. Видишь, дочь родную не жалеют, чтобы грехи скрыть. Вить? Ты живой?

Виктор открыл дверь, встал на пороге, завернутый в махровое полотенце, как в тогу, и внушительно сказал:

— Я теперь живее всех живых. Жил, жив и буду жить, ма. А барахло мое, — он кивнул на гору снятой одежды, — сожги.

— Да как же, сынок, что ты! «Аляска» новая! И остальное года еще не носил — что ты!

— Можешь кому-нибудь отдать. Меня заколдовали — может, и одежду. Я не буду ее носить.

— Господи! — всплеснула руками мать. — Сглазили, что ли? Так надо к бабке съездить, порчу снять. Ишь ты, выбросить такие вещи!

— Делай как хочешь — я носить не буду. Хочу есть.

Мать с недовольным видом подобрала вещи, спрятала в дорожную сумку и, встав на табуретку, закинула на антресоли — чтобы сын сам что-нибудь с ними не учудил. Потом собрала на стол. Они сели друг против друга, уткнувшись в свои тарелки. Но мать исподтишка поглядывала на сына. Ей столько нужно было спросить у него — ведь события неслыханные. Свадьба расстроилась, невеста пропала, сам он где-то был… И почему у него теперь такой тяжелый немигающий взгляд, будто его и в самом деле сглазили…

— Вить, — не выдержала мать, — ну ты скажи хоть что-нибудь. Я дяде Саше позвонила — он сказал, что приедет…

— Ты уйди куда-нибудь, когда он приедет, — без эмоций сказал Виктор.

Мать заплакала, вышла из кухни, тихонько собралась и ушла.

Александр Борисович пришел часа в три, принес бутылку коньяка и крашеное яйцо.

— Христос воскресе! — радостно сказал он и троекратно поцеловал своего крестника.

— Угу, — ответил тот угрюмо и вдруг зарыдал.

У Александра Борисовича тоже вдруг задрожали губы.

— Давай выпьем, что ли, скорей! — сказал он. — И не рыдай, как баба! Праздник…

Александр Борисович налил два полных стакана коньяка, почистил яйцо, разделил на половинки и жестом показал, что сначала яйцо, а потом коньяк.

— С праздником!

— Первомая, — ухмыльнулся Виктор.

— Пасхи, — поправил Александр Борисович.

— Говорят, уже прошла…

— Сорок дней, до Вознесения, праздник Пасхи.

— Сорок дней будем пить? — Виктор усмехнулся и выпил стакан до дна.

— Как Бог даст. — Александр Борисович пригубил свой стакан.

— Ни в одном глазу, — спустя некоторое время сказал Виктор.

— Давай еще, — решил Александр Борисович и вылил Виктору остатки коньяка. — За возвращение.

— Из ада, — подсказал Виктор.

— На земле — это еще не ад. Не приведи, Господи, в настоящий ад попасть, куда грешники после смерти попадают.

— Мне достаточно и того, что было. — Виктор выпил еще стакан коньяка, как простую воду.

— Слушай, может, тебе нельзя сейчас пить? — сказал Александр Борисович. — Тебе давали что-то психотропное?

— Давали, — усмехнулся Виктор. — У них сам воздух… психотропный! Я как какой-то козел отпущения.

— А ты хоть знаешь, что это такое?

— Это на кого все шишки валятся. Я же спрашивал у вас, что делать. Спрашивал? — отчужденно спросил Виктор.

— Так когда ты спросил? Когда уже петля на шее? А я тебе что ответил? Три дня погоди, пока я не посоветуюсь… Ты подождал?

— Ничего бы не изменилось. Я все равно погибну, они найдут меня, я боюсь их!

— Не погибнешь — Бог милостив. Я звонил своему духовнику, отцу Вадиму. Он за тебя молится… Он велел тебе передать, чтобы ты ничего не боялся — правда на твоей стороне. И чтобы все время молился: «Господи, помилуй! Господи, помилуй!», а Господь Сам все дела управит и к нему, к отцу Вадиму, в свое время приведет.

— В гробу на отпевание, да? — рассердился Виктор. — Откуда он знает?

— Прозорливый потому что, — уверенно сказал Александр Борисович.

— Все слова, игра воображения, — отмахнулся Виктор.

— Он сказал, что там крест с тебя сняли… Это так?

— Сняли… Я сам его снял — попросили, а потом не отдали…

— На вот, надень, Витенька. — Александр Борисович протянул блестящий медный крестик на шелковом шнурке. — И никогда не снимай его. Ни-ког-да! Бесы креста боятся. А невесту свою люби. Не переставай любить ее — и тогда спасешь. Разлюбишь — погибнет Оля твоя. И для этой жизни, и для вечной — так отец Вадим сказал. Большое тебе испытание, дружочек. Но, стало быть, видит в тебе Господь силы.

— Ничего не понимаю! Это все не из моей жизни! — перебил Виктор. — Вы бросаете меня! Опять бросаете, а ведь грех — сами сказали!

— Не бросаю — молюсь за тебя, чтобы Господь вразумил. А больше ничего тебе не скажу, а то отсебятина получается. Отец Вадим не благословил тебе советы давать — только молиться.

— Опять молиться! — разозлился Виктор. — Вам тут в уютном кресле сидеть, а мне погибать!

— Хоть об стену бейся, а будет так, как Богу угодно. История такая, что только Он один и управит. А больше ничего не скажу.