Анн-Мари Нуво - Анжелика в России

— Чего она говорит?

— С нами просится. Говорит, чтоб на берег турецкий ее высадили.

Яковлев задумчиво покрутил ус.

— Михайла, возьмешь с собой маркизу в поход? — крикнул он через зал Самаренину.

— Вы что, сдурели? — лениво поинтересовался походный атаман.

— Вот видишь… — развел руками Яковлев. — Но ты ей так прямо не говори. Скажи, чтоб подождала. Вот с турками управимся. Туда… попозже. Как мириться начнем, турки сами приедут. Вот пусть она с ними и едет, а сейчас… Сам понимаешь.

Мигулин перевел дословно.

— Мне некогда ждать, — топнула ногой Анжелика, она успела понять, что вождь казаков боится Москвы и решила сыграть на этом. — Боярин Матвеев твердо обещал мне и велел вашему человеку доставить меня туда, куда я скажу. Я приказываю ему доставить меня в Турцию!

И опять Мигулин перевел дословно.

— Как же он тебя доставит? — пробормотал Корнила Яковлев и с жалостью глянул на Мигулина, как бы говоря: «Да, брат, пережил ты с ней…»

Имя Матвеева возымело ожидаемое действие. Корнила Яковлев растерялся, московский дворянин, плотный, багроволицый и редкобородый мужчина, засопел, исподлобья поглядывая на него, готовый отстаивать пожелания и распоряжения могучего вельможи, своего начальника. Корнила Яковлев обнял москвича за плечи и отвел в сторону, говоря вполголоса:

— Мы к боярину Артамону Сергеевичу всей душой и по гроб жизни. Служили и служить будем. Мы ее, конечно, отправим. Но сейчас нет возможности: бабу в поход брать — примета плохая, казаки не захотят… Ты ж видишь, сколько у нас буянов. Как бы поход не сорвался…

Московский дворянин, человек, судя по всему, не особо умный, стал отстаивать честь боярина Матвеева.

— Совсем вы, донцы, заворовались, служить не хотите, — стал выговаривать он Яковлеву. — Боярин Матвеев приказал, а вы — «примета», «не захотят»… Ты, Корнила Яковлевич, давай уж… как-нибудь…

— Ладно, ладно, — успокоил его Яковлев. — Боярская воля для нас — дело святое.

Он глубоко задумался, так и этак прикидывал, как выбраться из расставленной ему ловушки.

— Твердо обещай ей, что как в море пойдем, возьмем ее и на турецкий берег высадим, — сказал он, наконец, Мигулину. — Но мы сейчас на море не идем. Нас турки не пропускают. Мы сейчас идем Каланчи брать. А как возьмем — с нашим удовольствием и ее отправим.

«Каланчами» назывались две каменные башни, которыми турки перекрыли течение Дона выше отделявшейся от него речки Каланчи. Обычно, уходя в морской поход, казаки не рисковали пробираться под стенами хорошо укрепленного Азова и, не дойдя до него, сворачивали в один из рукавов устья — Каланчу. Но в год страшного конотопского поражения турки решили перекрыть и эту лазейку. В июне подошли из Царь-града более тридцати кораблей с десятитысячным войском, а из Крыма подоспел хан с татарами, черкасами темрюцкими, кабардинскими и горскими, всего тысяч сорок, да рабочих людей, венгров, волох и молдаван с собой тысяч с десять привели. Донцы как раз вышли в набег на тридцати стругах и, выйдя в море, увидели все эти корабли, а по берегу неисчислимые шатры орды крымского хана. Кинулись назад, но турки и татары, засев по обеим берегам Каланчи, подстерегали казаков, как некогда печенеги несчастного князя Святослава, били из пушек, били из ружей и из луков стрелы пускали. Деваться было некуда, казаки приняли бой. Отписывали они потом царю: «и дралися мы, холопи твои, с ними весь день с утра и до вечера, и прошли Каланчею на пролом с великою нуждою и за боем великим, и пришли домой».

Турки меж тем развернули работы: за Донцом на крымской стороне насекли камня, стали вбивать в землю сваи… За время строительства казаки трижды под азовские стены за языками ходили, но помешать работе не смогли — навалилась со всех сторон, отвлекая, крымская орда, стала стада отгонять, еле отбились.

За полтора месяца поставили турки по обеим сторонам Дона выше речки Каланчи по башне окружностью в 200 саженей и высотой саженей пятнадцать, от башни к башне через Дон перекинули цепи, внутри укреплений оставили гарнизон. Башню на левом берегу назвали Шахи, то есть башня Шаха, а башню на правом — Султанийе, то есть башня Султанши. Напротив Азова на Мертвом Донце поставили турки целый городок в четыре башни, назвали Сед-Ислам, то есть Щит Ислама и гарнизону в нем оставили человек пятьсот.

Отстроив крепости и перекрыв накрепко все выходы в море, хан ушел в Крым, а казаки, дождавшись помощи из России, опять к Азову подступали и посады пожгли, но с башнями, как ни подступались, ничего сделать не смогли. Однако же не отчаялись. На следующий год прокопали они из Дона в Каланчу в обход башен ерик (называли его люди — Казачий), и по нему в море спустились. С тех пор уже десять лет турки ерик тот землей и камнями засыпали, а казаки, турок отогнав, опять ерик откапывали.

На две эти башни, перекрывшие Дон, прозванные у казаков Каланчи, и повел походный атаман Михайло Самаренин казачье войско. За день до похода по обычаю вышли всем войском на кладбище к Ратницкой церкви, отслужили панихиду по умершим и погибшим на войне, попрощались «на гробках» с родителями, брали с могил горстями и щепотью землю, зашивали в ладанки и вешали на грудь. В поход собирались открыто. В Азов загодя послали сказать: «Вы бойтесь нас, а мы вас станем опасаться».

На пятый день после отбытия в Константинополь царских послов Войско Донское выступило, пошли и рекою и сухим путем.

Анжелика осталась ждать в доме у Мигулина. Распоряжением Корнилы Яковлева к ней был приставлен казачий выросток, который должен был ее охранять и для этой цели даже вооружился луком и стрелами, но все время спал в холодке под крыльцом мигулинского дома. Жена Мигулина все так же не сводила с Анжелики настороженного взгляда. Соседки перестали приходить, все они проводили своих казаков в поход, и теперь горести мигулинской бабы стали им безразличны. Однажды с другого крал города пришла старуха, на вид очень древняя, и из обрывков быстрой речи, перемежаемой оханьем и вскриками, Анжелика поняла, что это — мать мигулинской жены, мигулинская теща.

— Пошли, ради Христа… Поможешь… Все перетягает… — уловила Анжелика.

— Да как же?.. Да когда же? — металась мигулинская жена.

Старуха, обмотанная шалью по-азиатски, стала шептать что-то дочке на ухо и показывать на дремлющего выростка-караульщика. Обе они спустились к нему и стали уговаривать, но юный казак отрицательно мотал головой и указывал на Анжелику. Старуха опять стала шептать что-то дочери, косясь на Анжелику, дочь зло кусала губы, не соглашалась, потом сдалась на уговоры и, опустив глаза, подошла к Анжелике:

— Послушай, пани, твоя милость, ты не сходишь с нами в одно место, тут недалеко?