Джил МакНейл - Мой единственный

Все это не воспринимается как происходящее на самом деле, но я вдруг начинаю понимать, что нужно что-то делать и каким-то образом собраться для следующей атаки и пригрозить возбудить судебное дело, если кто-нибудь прямо сейчас не вызовет педиатра. Хватаю за грудки врача, проходящего мимо, и требую, чтобы он сделал что-нибудь, он соглашается посмотреть, всем своим видом показывая, что считает меня сумасшедшей и что мне нужно отпустить его галстук. Я говорю ему, что это скорее всего менингит, и вдруг все приходит в движение. Сестра говорит, что она не виновата, ей никто не сказал, и врач бросает на меня гневный взгляд. Я уже приготовилась кричать, но тут в конце коридора появляется мужчина. Он устраивает страшный скандал, кричит на сестер и вообще ведет себя так, будто он здесь хозяин, я думаю, что это и есть дежурный педиатр. Или хорошо одетый алкоголик.

Это педиатр, он смотрит на Чарли и начинает кричать еще громче. Мы переходим в отделение реанимации, и, как по волшебству, начинают появляться старшие медсестры в синей униформе, с разным оборудованием. Они не могут найти капельницу подходящей высоты, такой, как сказал педиатр, представившийся как мистер О’Брайан, так что мне приходится стоять и держать мешок жидкости над головой, как можно крепче сжимая его, пока мистер О’Брайан выкрикивает команды. У Чарли по всей груди и ногам распространяются ужасные красновато-фиолетовые размытые пятна, а все остальное тело бледно-серого цвета. Они разрезали и сняли с него пижаму, и он лежит голый на белой простыне, издает слабые стоны, но ничего членораздельного, даже когда они делают укол, шлепая его по попе. Все это так ужасно, что я едва могу дышать.

Различные медсестры все время пытаются заставить меня уйти в комнату для родственников, но я видела слишком много телевизионных передач, чтобы клюнуть на это: я знаю, что, если уйду туда, случится что-нибудь ужасное. Поэтому я отказываюсь и прошу сестру позвонить маме с папой, а сама не выпускаю руку Чарли из моей, чтобы он очнулся. Мистер О’Брайан уходит, но быстро возвращается и говорит, что вызвал бригаду специалистов из «Гайз Хоспитал» в Лондоне, потому что этот случай довольно редкий и требует консультации специалистов. Они скоро прибудут вертолетом.

Мы стоим и ждем в тишине. Теперь Чарли весь покрыт пятнами, по виду напоминающими синяки, как будто он стал участником какой-то ужасной аварии. Неожиданно распахиваются двери, и входит доктор самого маленького, какого я когда-либо видела, роста, в ярко-оранжевом летном костюме. За ним идут две медсестры, тоже в оранжевых костюмах, с бесчисленными оранжевыми нейлоновыми сумками в руках. Все сумки на липучках, так что, когда их начинают открывать, стоит характерный шум; медсестры начинают обмениваться иглами, лекарствами, заполнять бланки и задавать мне вопросы.

Все остальные доктора и сестры отходят назад и наблюдают за всем происходящим в уважительном молчании, и атмосфера паники постепенно ослабевает. Приезжает главный врач больницы, знакомится со мной и присоединяется к аудитории. После того как вновь приехавший доктор убеждается, что все под контролем, он разговаривает со мной, и мне становится понятно, что у него огромный опыт бесед с травмированными родителями. Он говорит, что его зовут Стив Джонсон и что он собирается забрать Чарли в отделение педиатрической интенсивной терапии в «Гайз Хоспитал», мы поедем на машине «скорой помощи», потому что это спокойнее, чем вертолетом. Сейчас его состояние стабильное, но оно может начать ухудшаться в любой момент, и, может быть, придется подключать дыхательный аппарат. По признакам, у Чарли заражение крови, своего рода отравление крови. Следующие двенадцать часов будут критическими.

Мне не разрешают ехать в машине с Чарли: нет места. Доктор предлагает мне отправиться в больницу своим ходом, они встретят меня там. В конце разговора он несколько раз повторяет, чтобы я не испугалась, если увижу Чарли с подключенным дыхательным аппаратом; это всего лишь маленькая трубочка, ее легко вытащить. Он улыбается, старается говорить ободряюще, а потом возвращается к Чарли. Я в ответ только киваю. Чего я действительно хочу сказать, так это: «Не паниковать? Ты что, рехнулся?» Я могу паниковать с криками и рыданиями, могу биться в бесшумной истерике в уголочке, но не паниковать вообще я абсолютно точно не могу. Давай воткнем трубку тебе в горло и покроем тебя ужасными синяками, и ты не паникуй, а мы с Чарли пойдем домой. И пусть бы все эти люди, рассматривающие моего голого сына, пошли на х… и оставили нас в покое. Мне очень хочется ударить кого-нибудь или разбить что-нибудь. Я хочу закатить грандиозную сцену. Они что, не понимают, что происходит? Как они могут оставаться такими спокойными? Меня переполняют ужас и гнев.

Мне очень хочется выйти из комнаты и идти куда-нибудь, пока я не дойду до того места, где можно упасть. Но я не могу оставить Чарли, я знаю, что он все время слышит, что я зову его по имени. Я все время повторяю: «Я здесь, мама здесь, все хорошо, мама здесь, все хорошо», пока меня саму не начинает от этого тошнить. Мне хочется настоять на том, чтобы поехать в машине «скорой помощи», но часть меня просто хочет убежать, и от этого я чувствую себя виноватой и эгоистичной. Меня также не оставляет мысль, что они не разрешают родителям ехать в этой же машине потому, что им придется выполнять какие-то ужасные процедуры по дороге. Я запрещаю себе даже подумать, что это могут быть за процедуры.

Приезжают мама с папой; заметно, что мама плакала, а папа вообще весь как-то сжался, выглядит очень бледным и испуганным. Я не помню, чтобы видела его испуганным когда-либо раньше, только один раз, когда я на велосипеде въехала в речку. Он стоит посередине комнаты и почти шепотом не переставая повторяет: «Бедный малыш», мама стоит рядом с ним, на лице — выражение отчаяния, руками комкает бумажный платочек, не отрываясь смотрит на Чарли. Подходит доктор и говорит что-то папе, и он, похоже, соглашается, что нам пора выезжать на папиной машине и ехать в «Гайз Хоспитал», чтобы быть уже там, когда «скорая» привезет Чарли. Подозреваю, что папа знает, что я не смогу наблюдать, как они будут вывозить Чарли из комнаты.

Я не могу уйти, ничего не сказав Чарли, но не хочу говорить «до свидания», так что в конце концов я бубню что-то о том, что мы едем с дедушкой, что мы встретимся с ним в больнице и что все будет хорошо. Я, кажется, совсем начинаю заговариваться, так что папа берет меня за руку и практически выводит из комнаты. Мама остается с Чарли, пока готовят машину, а потом она поедет домой собрать вещи. Ни я, ни она не знаем точно, какие вещи. Но это не важно. Я бы не ушла, если бы мама не осталась с ним. Она собрала остатки его пижамы, то свернет их, то развернет; стоит и шепчет ему все время что-то.