Ксения Васильева - Ангел из авоськи

Захотелось посмотреть все материалы еще раз, как следует, внимательно, а вдруг герои сами что-то подскажут?.. Он освободил свой большой письменный стол, как делал всегда перед новой работой, и вынул из тайника переснятые материалы. Положил письмо, которое начиналось: «Моя радость. Большей радости у меня в жизни нет…» И заканчивалось — «Твой».

Без имен. Она — «Радость» и он — «Твой». Оно, по видимости, последнее: «Мне кажется, что все… Твой». Дальше Тим положил кусочек сцены с быком, который брал за сердце, печенку, мозги — за все точки организма, так и цеплял как на крючок… Друг убивает друга. Снадобье вкалывает быку Хуану, плача и кусая в кровь губы. Казиев задумался. А как красиво можно это сделать! В зале рыдали бы как резаные, но… Но хоть еще несколько слов от старика!

Ну не может придумать Казиев то, о чем не имеет никакого представления. Кто они? Что? Испания?.. Друг убивает за деньги? Какие деньги?!. Это у нас сейчас все за деньги, из-за денег!.. Из-за любви?.. Сто вопросов, а ответов нет. Одна надега — на Улиту. Ей роль, пусть играет, кого захочет, хрен с ней! Если, конечно, она сделает! Сделает, никуда старикан от нее не денется. Она еще умеет!

Фото… Трое на морском берегу. Кажется, что где-то очень далеко, — на самом краю света… Блондинка. Очень молода. Волосы — серебристые… Платье сороковых… Пятидесятых? Туфли не для пляжа… Рядом стоит какой-нибудь «Роллс-Ройс»… Мужики одеты как с приема: в костюмах, при галстуках. И оба в нее влюблены! И один из них убьет другого! Это — точно! Который? Черный усмехается? Он уже решился? Ревность! А не деньги. Все трое — богаты. Это видно по одежде и — главное — по состоянию раскованности и свободы. Он бы смог сыграть светлого… Может еще получится? Казиев встал, потянулся и, не раздумывая, позвонил Улите.

Голос у Улиты был какой-то не такой: слабый, с хрипотцой. «Неужели заболела?» — с ужасом подумал Казиев.

— Улитонька, привет, как сама? — начал он не слишком льстиво, чтоб не подумала, что очень нужна, но и не жестко, как обычно.

— Ты, что ли, Казиев? Прямо зайчик-колокольчик. Что-нибудь надобно?

— Да что перед тобой вилять, ты лично нужна.

— В каком качестве?

— В качестве Улиты Ильиной…

— О-о, милый, — протянула Улита грустно, — тебе бы почаще мне звонить. Слабость какая-то навалилась.

— Господи, что такое? — не на шутку расстроился Казиев.

Надо ехать, смотреть в каком она состоянии!..

Он крикнул:

— Немедленно выезжаю к постели «больного Некрасова»! Жди! — И повесил трубку, чтобы не слышать возражений.

Перед весьма невзрачной дверью Улитиной квартиры он чуть не перекрестился, но подумал, что для мужчины его возраста, положения и вида — это не годится. Позвонил, и откуда-то из глубины квартиры Улита слабо крикнула:

— Входите, открыто!

Казиев вошел, неся впереди себя букет острых астр, ржаво-коричневого цвета. Насчет аксессуаров Казиев был знаток и никогда, приходя по серьезному делу, не позволял себе появляться как Ванька-Каин, так он говорил. Вид Улиты его поразил: бледная, с ненакрашенными губами, блеклая и неинтересная. Но Казиев знал, что именно таких актрис любят режиссеры — из сизого мотылька получается бразильская бабочка, а из бразильской бабочки — только бразильская бабочка!

— Здравствуй, дорогая, — наклонился он к бывшей жене и запечатлел на ее лбу поцелуй.

Она рассмеялась.

— Ты как к покойнице…

— Что ты! Мне нужно, чтобы ты жила! Без тебя — зарез.

— Опять? — рассмеялась Улита. Каждый раз, после любой ссоры, через какое-то время, они общались так, как будто ничего не было.

— Нет, ты послушай… — заспешил Казиев, а сам незаметно оценивал ее состояние. Вроде бы ничего… Ничего, с горчичкой, как говаривал старик Яншин, еще ох, как пойдет!

— Представляешь, это связано с Родей! Ты, наверное, и не вспоминаешь бедолагу, а? — с ходу взялся Казиев, решив не вести лишних разговоров, а брать быка (Хуана, подумал он) за рога.

Улита посмотрела на него холодно:

— Вспоминаю.

— Ладно, не будем. Живым — живое, ведь так? Скажи, говорил ли тебе Родя, что он связан с каким-то стариком и тот должен что-то ему то ли отдать, то ли продать? Это очень важно — и для тебя, и для меня.

— Знаешь, у меня сейчас голова не на месте… Не помню.

— О-о, я с этими делами даже забыл спросить, как ты?

— Ничего, — усмехнулась она, — или нет, так не говорят теперь. Я в порядке.

— Скажи, Уленька, — стал ласково подъезжать Казиев, — а не смогла бы ты со мной на машине проехать к этому старику… Ну, который был в Ницце и завязан на чем-то очень серьезном с Родионом.

— Родериком, — поправила Улита, но Казиев отмахнулся:

— Теперь-то уж какая разница!

Да, Казиев, как всегда, прав. Теперь покойного Родю можно было называть и Пашей, и Степой… — разницы не было. Человека самого нет, чего уж тут с именем уточнять!

— Я не пойму, в чем моя-то роль? — спросила Улита, действительно не поняв ничего.

— Улита, будь внимательна! У старика колоссальный материал. Там для тебя роль — закачаешься! Но он кочевряжится почему-то, хотя именно этот материал он собирался продать за большие бабки — Родьке. У старикана уже крали этот материал, находили — кстати, я, в общем, целая история, а старик прилип к нему и не хочет ни отдавать, ни продавать. Верность Родьке хранит, что ли? Вот посмотри сама, я переснял, кусочек — чуточный, и фото есть, я не взял, забыл… — Казиев стал рыться в кейсе. — Мне почему-то кажется, что если приедешь ты, он скиснет и продаст, хрен с ним, я готов заплатить ему! Это должен быть классный сценарий, над которым, конечно, работать и работать, ты же понимаешь, — спохватился Казиев, так как в ажитации свел свою роль режиссера до рольки маленького вороватого продюсера. — На, возьми, почитай. — И он дал листки Улите.

Улита нехотя взяла несколько отксеренных листочков, напечатанных на старой машинке слабым шрифтом. Она окончательно решила отказать Казиеву. Куда она попрется, зачем? Никакой роли для нее там конечно же нет! Этот сценарий нужен Казиеву, он разнюхивает о нем… И она опять будет помогать ему? Да пошел он! Улита посмотрела на своего бывшего мужа. Тот как бы безучастно курил и попивал мартини, который и принес с собой.

— Дай мне выпить, — попросила она.

Выпила и прочла листки…

История убийства матадора повергла ее в ужас. Она почему-то уверилась, что это так и было на самом деле… Это не материал, как говорит Казиев, это — жизнь. Со стариком надо увидеться, но как-то хитро. Улите вдруг очень не захотелось, чтобы Казиев захапал себе то, что, она чуяла, ему не отдают. А из нее он хочет сделать подсадную утицу-дуру. Нет уж! Увольте. Но опять же, почему Родя? Он мало чем отличался от Казиева, ну чуть менее нагл, нахален и груб… Скоро бы это пришло, поставь Родя свой фильм. По материалам старика? Здесь — малейшая часть? Но все-таки, почему именно Родя? Он сказал Улите, что снимет с ней фильм, от которого упадут все? Квартира, из которой ее потом выперли… Все это не укладывается в голове, и оттого она просто разламывалась от боли. За что убили Родю? За эти листочки?.. Россказни о зависти, мафиози, долге ее нисколько не уверили. Нет, это не листочки, а чья-то жизнь, наполненная болью, любовью, предательством и кровью, кровью… Она встретится со стариком.