Татьяна Успенская - Песок под ногами

Ноги несут сами.

— Чего ты такая злая сегодня? Все тебе плохие? — Шура не может спрятать от нас своего возбуждения! Лучше бы она помолчала.

Надо сказать Даше, что есть мгновения, когда беспомощен самый сильный. Не надо. Она сама знает. Даше сегодня плохо. А злая она… нет, не злая. Пошла же за врачом для Кости! Это она на себя сердится, что ослабла. Ноги несут…

И опять звёзды исчезают — одна за другой. И опять небо тускло, как эта ночь.

У меня была мама. Она погибла. У меня был пёс — сенбернар Джан. Его убили. Не всегда и не всё зависит от самого себя.

Далеко, в Москве, за целую жизнь от меня, живёт мой муж. Всё у него по линеечкам, всё заранее распланировано. Интересно, о нас с Рыжиком он тоже думает в определённые минуты дня? А как же быть вот с этой ночью?

— В темноте и помереть можно. — Даша забирает узкой ладошкой мою руку. — Потерпите, скоро дойдём, отдохнём в избе, постоим на деревянном полу.

Даша ещё не знает — не всё зависит от себя самого. И по линеечкам жить нельзя. Песок вот… кругом. Он незыблем. И сосны незыблемы. Песок и сосны незыблемы. Даша ещё не знает.

Костя идёт от сцены с грамотой. Первое место на математической олимпиаде — не шутка! А он неуверенно улыбается. Господи, пожалей, спаси его! Вдруг это гнойный аппендицит и мы не успеем? Господи!

Между нами проскочил луч, выхватил куст, радостно заметался по нему. Мы рванулись к кусту. Но луч свернул в сторону, снова уткнулся в песок.

Теперь я тяну Дашу за собой: падая, вставая, не чувствуя себя, лишь видя безучастное Костино лицо. И вдруг падаю. Пытаюсь шагнуть, снова рушусь коленями в песок. Даша буквально выволакивает меня. Рывком кидаю себя вперёд и снова я тяну Дашу. Мы боимся разжать руки. Ни луны, ни звёзд, мёртвое пространство вверху и внизу, единственная жизнь — луч света и узкая ладонь девочки. Отдаляется, приближается Костино безучастное лицо. Скорее!

За Дашу тоже отвечаю я. Имела ли право разрешить ей идти со мной ночью? Ещё рывок, ещё. Потерпи, Даша. Мы дойдём.

— Коська — трус, — сердится Даша. — Ишь ты, «умираю»!

По песку — как зайцы — смех. Кто это смеётся? Шура? Почему Шура смеётся, ведь Костя болен, а Даше плохо. Поворачиваюсь к ней, и она тычется в меня горячим лицом, дышит, как больной пёс. Соединяю её — замёрзшую и Дашину — горячую руки и по лучу выскакиваю на траву. Деревня.

Мы обуваемся и между молодыми деревьями идём в прикрытую тишиной, без огонька, деревню. Неожиданно Олег снова светит мне в лицо. Так мог сделать Геннадий. Радость от того, что мы дошли, пропадает.

— Извините, я нечаянно.

Фёдор и Даша взбегают по ступенькам избы, возле которой застыл грузовик. Неужели нам повезло и этот грузовик прямо сейчас доставит к Косте врача?

Даша стучит в дверь. Услышав шаги, волнуясь просит:

— Нам срочно нужен врач и шофёр. У вас грузовик. Пожалуйста. — Даша пытается говорить тихо, но её голос разносится далеко по спящей деревне.

— Идите к бесу. Ходют тут всякие. Мой-то пьяный лежит. Какой врач? Праздник тут у нас…

— Паскуда! — Олег шаркает светом по двери.

А «паскуда» вдруг высовывается. Простоволосая, с торчащими в разные стороны волосами, с сильно открытой грудью, она — разморённая, прямо из постели. Неприязненно оглядывает нас.

— Ты огонь-то прикрой, не фулюгань тут. Эвон фельшер живёт, — почему-то смягчается и неопределённо машет рукой, — на краю деревни, с километр пройтить. А то мой-то пьяный лежит.

Женщина уходит в дом. Олегов свет беспомощно шарит по крепкой коричневой двери. Гремит засов. Сейчас уляжется спокойно в свою тёплую постель. Что же это? Шли, шли, бежали…

Но тут выплывает луна.

Стучу в дверь. Злой голос кричит:

— Не фулюгань. Всё равно не открою.

— Где живёт председатель? — спрашиваю я.

Деревня вымерла. Жива под луной лишь угрястая, в рытвинах дорога.

Горят ноги в шерстяных носках, кружится голова.

— Олег и Федя, бегите к фельдшеру. Будем стучать в каждую избу, пока не найдём председателя. Встретимся здесь, у грузовика.

— Василь, а Василь, — раздаётся плачущий голос. К нам быстро катится белое пятно. Олег устремляет свой луч навстречу — это старуха с большим носом, обрамлённая пронзительно белым платком. На ней длинная юбка, фартук с рюшками. Бабка обхватила плечи, словно спасаясь от холода.

— Старорежимная старуха, гляди, Даша, — шепчет Шура, прижимается к Даше.

Старуха фонаря не испугалась, наоборот, заспешила деловито навстречу, словно у неё появилась цель.

— Всё, полуношники, ходите? Спать не даёте. Там гармонили с час, поди, теперь сюда приблудились. Василя мово не видели?

На мгновение ночь со смещёнными предметами, с тихими, вроде тоже пьяными собаками, с рюшками на фартуке, с Шуриной задыхающейся слабостью и радостью заслонила Костю.

— Мы не гармонили, бабушка, — кричит Шура, — мы ищем врача. — Она кричит громко и не страшно. — Мальчик у нас заболел.

Мне кажется, старуха не слышит Шуру.

— Ишь, не нашенские, а я и не углядела. Ты чья будешь? Шибко молоденькая.

Только теперь я поняла, что и бабка пьяная. В луче света налито навис над губой нос.

— Нам нужен врач! — теперь кричу я. — Где фельдшер живёт? И председатель?

— И-их, девчонки не спят!

Холодно как в этой деревне, холодно на земле ночью! Вот люди и придумали — спать, одеяла придумали.

— Вра-ач где живёт? — кричу я. — Врач?

— Аль заболел кто? — наконец поняла бабка. — Врача у нас нетути. Фельшер есть, фельшерица. Это туда надо иттить, второй дом от конца улицы. — Бабка обрадовалась, замахала руками, застрочила.

Олег с Фёдором побежали. Луч фонарика мечется из стороны в сторону, высвечивая то серый сарай, то фуражку, забытую на ветке, то спокойное дерево, то голубую стенку дома.

— Как спутался он со своей-то, так и жену и детей забросил. Это мой-то Василь! — Бабка говорила громко и радостно, будто сильно намолчалась, а во мне её голос отдавался эхом. Пусть хоть фельдшер посмотрит Костю, пока вызовем из больницы врача. Грузовик есть, шофёра бы найти!

— Где председатель живёт?

Едва сдерживаю раздражение.

— А та его приголубит, губы-то утрёт, он у меня губастый. Глаза пригладит. Чтой-то мне с невесткой делать? Ась?

— Где живёт председатель? — кричу я.

— Отвечает кто за все безобразия? Мать отвечает. Ась?

— А вы бы сходили, бабушка, к той, другой, — мягко говорит Шурка.

— Остановись. — Я вцепилась в бабкины плечи. — Где председатель живёт? Где ваше правление? Мне нужен телефон.

А бабка из моих рук тянется к Шурке:

— И, милая, у любушки-то его я была. Нету их. Иссякли.

Отпускаю бесполезную бабку, иду к ближней избе.

— Не туда-а, — запела бабка мне в спину. — Эвон розовая-а. Спит твой председатель, не добудишься! — Я побежала не оглядываясь. — А что старухе надо? — кричала старуха. — Слушать надо старуху. Неприветливая какая, молода-ая ишшо.