Татьяна Успенская - Песок под ногами

Люблю свободные сочинения. Сегодня особенно много от них жду — такое сложное лето было у нас! Как оно отозвалось в каждом? Протягиваю руку к верхней тетради и встречаюсь с маминым взглядом.

Моя мама. Две белых точки вместо зрачков на чёрных кругах глаз. Точки сами по себе ничего не выражают, они только точки. Откинулась от них и увидела глаза. В глазах — усталость, и тоска, и тайна той единственной минуты, когда они попали в фокус аппарата. А ещё в лице — улыбка. Правда, она ещё не пришла, не успела ещё прижать углы глаз морщинами, но она уже подступает.

Да что же это? Мама снова, как все последние годы, падает с восьмого этажа. Она разбилась. Мамы нет.

Мама жива. Она со мной. В войну, когда после бомбёжки она очнулась и не увидела нас с братом ни среди живых, ни среди мёртвых, стала искать нас по детским домам. С трудом нашла и увезла из детского дома в Чистополь. Так и не знаю, в каком городе был тот детский дом. Мы стали жить вместе. Мама часто беспричинно смеялась. Устроилась работать в библиотеке. Было очень холодно зимой. В летнем пальтишке, в стоптанных синих туфлях с облезшими носами она бежала с нами по Чистополю и смеялась: «Скорее, скорее, топочите». И её «топочите», и её смех звучат сейчас. В мрачной маленькой комнатёнке, где на полках и столах тесно стояли книги, мама читала нам. И поглядывала на нас. Она ещё не улыбалась, но улыбка уже шла в её лицо, готовилась его осветить, как на этой фотографии.

Поспешно раскрываю тетрадь. Тема «Власть и любовь в человеческой жизни» по роману М. Булгакова «Мастер и Маргарита». Это наверняка Даша. Только она может выдумать подобное: власть и любовь!

Никогда не связываю ребят темами — пусть пишут о том, что волнует их.

«Ничего нет страшнее одиночества в толпе. Иллюзорна связь с людьми, иллюзорна любовь. Есть только человеческий эгоцентризм, который довлеет над всем».

Я захлопнула тетрадь.

Утром были розовые ромбы.

А сейчас обои — тусклы, стены сдавили меня, шумит дождь. Но ведь совсем недавно мне нравился дождь. Подошла к окну — беспросветная пелена наглухо замуровала меня в комнате.

Что случилось с Дашей после Торопы? После Торопы я ждала её, а от неё неделю не было ни слуху ни духу. И вдруг пришло письмо:

«Я — на Белом море. Всё время собиралась зайти после Торопы, поговорить (звонить, как Вы знаете, не умею), но вот не собралась, некогда было, торопилась сюда. Как всегда, вышло случайно. Нашим большой привет, если увидите кого. Я вам там, в Торопе, много врала, забудьте, это всё ля-ля! Теперь пора приобщаться к суровой действительности. Брожу по тундре. Знаете, занятное местечко. У нас сейчас переход, а потому подробности в следующем письме. Берегите себя».

Всё лето почти не думала о Даше. И первые две недели сентября не думала — Даша казалось мне летней, освобождённой от всех проблем.

Что случилось сейчас? Может быть, зло, рождённое эгоизмом и равнодушием Шуры с Глебом, проросло в ней лишь сейчас и вызвало такую реакцию?

У нас на даче рос жасмин. Раз в году он цвёл пьянящими белыми цветами. А когда умерла мама, Рыжик впервые пошла. Она шла спотыкаясь, склонившись вперёд, почти падая.

Нужно срочно заняться лекцией! Начну-ка я с Блока. Через него легче будет понять декадентов, Подхожу к шкафу. Бунин, Лесков, Пушкин, Булгаков…

Раскрыла Булгакова. В глаза бросился эпиграф:

«…Так кто же ты, наконец?

— Я — часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо». Гёте «Фауст».

У меня свободный день, и я сначала буду отдыхать. Отключу телефон, глухими шторами, без просветов, закроюсь от дождя, зажгу яркий свет. Возьму пылесос и уберу дом. Придёт Рыжик, а в доме чисто и светло от солнечного электричества.

Рыжику восемь лет. Вдоль длинной стены, на двух столах и на полу, её дошкольное детство. Отставив пылесос, сижу перед её игрушками. Куклы, звери, машины, прыгалки… её жизнь, которой я совсем не знаю. У меня никогда не было игрушек. Осторожно беру в руки рыжего тигра, потом заводную обезьяну, железного солдатика. Лёгкий странный груз. Сама ведь покупаю, а вот ни разу не задумалась, что игрушки дают Рыжику. У тигра чёрные глаза. И тигр совсем не страшный. Завожу обезьянку, она смешно прыгает передо мной. О чём думает Рыжик, когда берёт её в руки?

У меня не было игрушек.

Шла война, когда я была ребёнком. Каждое мгновение я хотела есть. Много лет потом никак не могла избавиться от острого чувства голода. Почти всегда мне было холодно. Башмаки не грели. Не грели бумажные платья и дырявые чулки. Много лет потом не могла согреться. Наверное, поэтому до сих пор, как только что-нибудь случается, прежде всего ко мне возвращается холод войны — не попадает зуб на зуб, бьёт озноб. Наверное, поэтому всем близким и друзьям дарю лишь еду, чтобы они были сыты, и шерстяные вещи, чтобы они не мёрзли.

У меня не было в детстве игрушек. Я играла в деревья, в снег, в обед. Из листьев «варила суп». Из снега можно было слепить куклу. В детстве я любила снег.

С Рыжикова стола на меня смотрит бело-рыжая собака. Откуда она? Смотрит на меня карими мамиными глазами.

Это Джан. Он вернулся к моей дочери, как возвращается белыми цветами каждый год жасмин.

У меня не было игрушек. Джан появился после войны.

Мне столько же лет, сколько сейчас Рыжику. Война закончилась, а всё равно было очень холодно и всё время хотелось есть. Мама работала и работала, часто уезжала в командировки, ненадолго, на сутки. Она оставляла нам еду, я грела её перед тем, как увести брата в детский сад и когда приводила его домой. И всё ждала ласки. Вот вернётся мама из командировки и прижмёт к себе, и я запахну её духами. Вот придёт мама с работы… дождусь обязательно и, когда ключ повернётся в замке, закричу: «Мама!» Мама подбежит, положит горячую ладонь на моё лицо.

В школе заглядывала учительнице в лицо, ждала: позовёт помочь тетради донести, а она — по фамилии — к доске — отвечать!

Ходила за девчонками, замирая, ждала: с этой навсегда вместе.

Пыльно строились дома, быстро и непонятно говорили между собой тощие немцы-пленные, стучались в квартиры беженки — полуголые, измученные женщины с рахитичными детьми на руках, просили хлеб и тряпки.

Было очень холодно в домах, на улице, будто война на много лет вперёд забрала у нас всё тепло.

Вот тогда, совсем неожиданно, он появился в моей жизни. Он — Джан, лобастый сенбернар, с мамиными карими глазами. Никогда не видела таких больших, бело-рыжих и пушистых зверей. Подошла к нему, сунула в его шерсть пальцы: от их кончиков к горлу, к плечам поползло тепло. Он смотрел на меня полными слёз глазами, и я удивлённо обернулась к матери.

— Это санитарная собака, — сказала она. — Спасает замерзающих в горах, может нянчить детей. А хозяин пытался сделать из неё сторожа, даже назвал «Беркут». Привязывал у склада, бил, заставлял лаять, а он и лаять не умеет. — Мама попыталась улыбнуться тогда. — А когда был пьян, издевался ещё хуже.