Ребекка Уэллс - Божественные тайны сестричек Я-Я

Много месяцев подряд Виви проводила вечера пятницы и субботы с Тинси, отказываясь от всех свиданий. Потом к ним присоединились Каро, Ниси и Чак, бойфренд Тинси, чья преданность я-я ни разу не поколебалась. Никто не считал тогда странным, что девушки спят, обнявшись, в одной постели. Спят, пока не приходит время вставать, ходить и даже притворяться, что их жизнь не разрушена ужасным ударом.

Именно Багги Эббот выпало на долю разрушить этот самообман, поступок, вызвавший в Виви неприязнь, смешанную с благодарностью.

Как-то в субботу вечером, немногим более чем через три месяца после извещения о гибели Джека, Багги постучала в спальню Виви. Виви и Тинси растянулись на постели, заваленной газетами. Для них стало еженедельным ритуалом не только просматривать торнтонские издания, но и «Батон-Руж дейли эдвокет» и «Нью-Орлеан таймс» выискивая новости о французском Сопротивлении.

На Багги было платье с высоким воротом, подпоясанное рукавами халата. В руке — незажженная церковная свеча. Виви очень удивилась появлению матери. Багги редко заходила в спальню дочери.

— Виви! — окликнула она.

— Да, мэм?

— У вас все в порядке?

— Да, мэм.

— Все вы хотите что-нибудь? У меня есть немного помадки из арахисового масла.

— Нет, мэм, — покачала головой Виви. — Мы только что пили колу.

— Взгляни, Виви, — позвала Тинси, поднимая газетную страницу. — Тут насчет взорванных железнодорожных путей недалеко от Лиона. Это они, Виви. Я точно знаю.

Виви, схватив статью, впилась в нее глазами.

— Лионская группа французского Сопротивления — именно та, которая нашла Джека, — пояснила Тинси.

— Ш-ш-ш, — прошипела Виви, пытаясь заставить Тинси замолчать. Та, как и Женевьева, не пыталась скрыть своей веры в спасение Джека.

Багги немного помялась в дверях, прежде чем пройти в комнату и сесть на кровать.

— Вижу, вы очень заняты своими расследованиями, верно? — смущенно спросила она.

— Мы с каждым днем все дальше продвигаемся вперед, — объявила Виви.

— Нам еще столько нужно сделать, — вторила Тинси. — Мама считает, нам следует уделять этому не меньше четырех часов в день.

Багги кивнула. Ее пугала произошедшая в дочери перемена, но она не знала, что делать. На ее глазах Виви прочла статью, пометила красным карандашом и вырезала из газеты маникюрными ножничками.

— Дай мне лионское досье, — велела она Тинси. Подруга протянула ей большой конверт из оберточной бумаги. Пачку таких конвертов Женевьева принесла из банка специально для накопившихся материалов.

Виви наклонилась над конвертом, и непослушная прядь волос упала ей на лоб. Не успела девушка ее откинуть, как это уже сделала Багги, одновременно легонько погладив дочь по щеке. Но Виви мгновенно почувствовала неловкую нежность матери и, подняв глаза, спросила:

— Для чего ты принесла свечу?

— Хотела спросить… не помолитесь ли сегодня со мной? Всего несколько минут? — нерешительно, почти стыдливо задала вопрос она. Виви взглянула на Тинси — та лишь пожала плечами.

— О’кей, — согласилась Виви. — Мы помолимся.

Багги сунула руку в карман халата, вытащила спички, зажгла свечу и поставила на тумбочку. И только потом, встав на колени рядом с дочерью, стала молиться.

— Блаженная Владычица, — тихо начала она на языке древних месс, — Дева, которую приветствовал Гавриил, свет для слабых, звезда во мраке, сияющая ослепительным светом утешительница обездоленных, ты знаешь скорби всех детей своих. Забери нашу боль в сердце свое и благослови ее. Будь с нами во времена печалей. Святая Матерь, посылающая нам яркие лучи, помни о душе Джека Уитмена, призванного в любящее лоно твое. Помни Ньютона Жака Уитмена, которого мы любили.

И этими словами Багги Эббот пронзила плотную пелену бреда Женевьевы Уитмен, державшего в плену ее дочь. Свеча мигала у постели, и ее крохотное пламя освободило Виви.

В эту ночь Виви, прежде считавшая, что узнала настоящее горе, страдала еще сильнее. Во сне она отрешилась от фантазий Женевьевы и проснулась в новом мире, где ее потеря была реальной.

Но когда Виви и Тинси попытались убедить Женевьеву в невозможности спасения Джека из сбитого самолета, та ничего не желала слушать.

«Вне всякого сомнения, — твердила она, — вне всякого сомнения». Словно слова были молитвой, мантрой, способной осуществить любые желания.

Сейчас, подъезжая к дому Тинси, Виви вспоминала все это. Как могли полвека пролететь так быстро? Сколько лет прошло незамеченными, невостребованными?

Кусты французской шелковицы росли у кирпичной стены, окружавшей огромный двор Чака и Тинси. Газон густой травы и высокие камелии ограждали круговую подъездную аллею. Все растения были посажены тогда еще молодой Женевьевой.

«Помни о душе Джека Уитмена, — молилась Виви, открывая дверцу машины. — Помни о Ньютоне Жаке Уитмене, которого все мы любили».

Десять минут спустя Виви сидела в патио с бассейном, перебирая в памяти подробности своей долгой дружбы с Тинси. Роскошная жимолость, взобравшаяся на деревянную решетку, лениво нависала над их головами, а вокруг фонтана с русалками в диком великолепии росли белые колокольчики, фуксии и слоновьи уши. Патио было старым, и выложенный кафелем фонтан — тоже, так что создавалось ощущение безупречного равновесия культивированной и дикой природы.

— Эта история с Сиддой и альбомом заставила меня вспомнить о Женевьеве, — сказала Виви.

— Вне всякого сомнения? — спросила Тинси, помолчав.

— Именно, — кивнула Виви, находя утешение в том, что в своих воспоминаниях она не одинока.

Чак, внесший поднос с выпивкой, посмотрел на женщин и попытался поднять им настроение:

— Может, приготовить парочку филе-миньонов?

— Дай нам часок-другой поболтать, bebe, — попросила Тинси, посылая ему воздушный поцелуй.

— Без меня? — обиделся он.

— Да, — улыбнулась Виви. — Без тебя.

— Крикните, если что-то понадобится, мадам, — объявил он с театральным поклоном. — Я в доме… мариную овощи, вот.

Виви и Тинси взяли стаканы и молча уселись. Шипение газонных дождевателей и мягкое плюханье воды, вытекавшей из бассейна, мешались с песней кузнечиков и звоном струек в фонтане. Закатное солнце заливало окружающее красноватым светом.

Поразительно, как слова «вне всякого сомнения» могут заключать в себе столько смысла. Они словно воскрешали долгое угасание Женевьевы: ее неспособность осознать гибель Джека, коротковолновый радиоприемник в спальне, ночные звонки в Белый дом, долгие обсуждения планов встречи солдата дома. Наконец, после войны, последовала катастрофическая поездка во Францию, где, разумеется, никто ничего не знал о ее сыне. Ужас, опустошенность, дезориентация, вытеснение. И годы, которые за этим последовали, годы, когда Женевьева не покидала спальни, ставшей складом лекарств.