Ольга Тартынская - Верь мне и жди

Когда Марина очнулась и увидела рядом постаревшую, сгорбленную мать, она поняла, какую боль причинила ей. Не подумала о самом родном человеке, когда глотала таблетки. Желание искупить свою вину, вернуть маме радость заставило ее встать и жить дальше.

— Видишь ли, — говорила Марина слегка заплетающимся языком, — я полностью растворилась в нем, я была его тенью, дышала им, жила им. У меня ничего не осталось своего! Я забросила музыку, я потеряла себя. Полная деградация личности. Помнишь, у Тарковского в «Солярисе» Хари ни секунды не может без Кельвина? Потом все спокойнее становится, потому что очеловечивается, становится личностью. И вот мне заново нужно было очеловечиваться. Или, как у Блока, «вочеловечиваться».

Она потрясла канистру, в которой на дне еще плескалось вино, и наполнила бокалы.

— Я сотворила себе кумира из земного человека, а он оказался обыкновенным, со слабостями, нормальным. Он не виноват в том, что я сотворила кумира. Человека надо любить таким, какой он есть, и не забывать о себе. Тоже как-никак Божье творение. А уж если тебе дается Божья искра, талант, то зарывать его в землю — большой грех. А я стала рабой любимого человека, принимавшей от него все, даже то, что «терпеть без подлости не можно». И я поплатилась тем, что больше не могу любить, не могу даже просто влюбиться. Чистый секс, не больше. И то в редких случаях…

Мы еще выпили, но я не пьянела, потому что рассказ Марины волновал меня больше, чем вино. Она продолжала:

— Я долго возвращалась к себе. Возобновила занятия музыкой, устроилась в оркестр. Прежнего взлета, вдохновения, успеха больше не было. Я и это растеряла. Талант не терпит предательства. Нет-нет, не возражай. Ты не слышала меня десять лет назад! Нельзя утратить свое «я» без последствий. Я ведь заново родилась, и нужно было начинать все сначала.

Когда вина в канистре не осталось, Марина устало спросила меня:

— Ты понимаешь, почему я тебе все это рассказываю?

Я молча кивнула. Марина улыбнулась:

— Когда я увидела тебя впервые, подумала: «Вот такая же дурочка! Сходит с ума со своим Красковым, растворяется в нем, ничего себе не оставляет!» Я узнала себя. Такой близкой, родной ты мне показалась. Подумала, что ты бы меня поняла. Вот и навязывалась со своей дружбой. Еще хотела предупредить трагедию. Думала, это в моей власти и компетентности. Мнила: раскрою тебе глаза на твоего бесподобного Краскова, тем и спасу. Но оказалось, ты сама все прекрасно понимаешь, только иначе не можешь. А я тебе говорю: почувствуешь, что совсем теряешь себя, предаешь, — уходи, спасайся. Он переживет.

Я с сомнением смотрела на подругу:

— Но как же, мы обвенчаны… Разве я не должна быть терпеливой, во всем его слушаться?

Марина горячо возразила:

— Если на то пошло, в Евангелии ничего об этом не сказано. Плоть едина, да. Но к душе женщины требования такие же, как и к мужской. Где сказано, что женщина не человек? Христос не делал различия между мужчиной и женщиной в духовном плане. Это люди уже напридумывали, что женщина должна подчиняться, слушаться и так далее. Я думаю, что и с талантом так же. Подняться над своим полом не всякий может. Это и есть духовное совершенствование. Там ведь, — она указала на потолок, — полового различия нет. Кто живет на рефлексах, тот и оправдывается принадлежностью к женскому полу. Но ты не такая, я знаю!

Я слушала ее с возрастающим изумлением. Опять ощутила смутную тревогу. Осмелилась возразить:

— Но я люблю его…

— Люби. Что тебе мешает любить мужа и при этом быть собой, сохранять свое «я»? Даже если придется уйти, что помешает тебе его любить? Не можешь без него? А почему? Потому что своего содержания не осталось. Ты Колю сделала смыслом существования, а ведь он не Бог. Зачем же на него такой груз вешать? Мне кажется, займись ты делом, тебе стало бы легче.

— Коля запретил мне работать, — уныло ответила я.

Марина пожала плечами:

— Можно и дома заниматься делом, если не зацикливаться на муже. В конце концов, вести насыщенную жизнь, ходить на концерты и в театр, ездить куда-нибудь. За границу, например. Ты была в Париже?

— Нет, — вздохнула я.

— Вот видишь. Начни жить полноценно и не будешь так нуждаться в его постоянном присутствии. Сдается мне, что и Коле станет много легче.

— А как же быть с этим? — махнула я рукой в сторону давно умолкнувшего проигрывателя.

Марина задумалась, видимо, примеряя ситуацию на себя.

— Да, это больно. Но рубить сплеча не следует. Формально ты ничего не знаешь, так ведь?

Я кивнула.

— Значит, он не считает свое увлечение достаточной причиной для разрыва ваших отношений. Надо подождать. Да не сложа руки, а что-то делая!

— Она талантлива, молода, красива, а я что? — плаксиво пробормотала я.

Марина рассердилась:

— Вот опять! Самоуничижение, вечная русская подлость! Ты даже не подозреваешь, как ты прекрасна, как нежна твоя душа, как притягательна ты для мужчин! Нет, Николай не дурак, он тебя увидел, понял — честь ему и хвала! Только вот сохранить тебя не озадачился, это их вечная ошибка. Но ты помоги ему сама.

Марина так разгорячилась, что я с тревогой смотрела на нее и ждала чего-то выходящего за рамки моего понимания. Она вскочила, и я напряглась всем существом. Марина открыла стенной шкаф и достала с верхней полки… скрипку.

— Вот, слушай.

Приладив инструмент к щеке, она заиграла. Не знаю, вино ли тому причиной, моя экзальтированность или невероятный талант Марины, но ее музыка потрясла меня до слез, подняла куда-то в горние выси, приблизила к Богу. Я забыла обо всем, слушая скрипку, поющую о вечном, прекрасном, мучительно-сладком…

— А теперь отправимся доказывать свою женскую состоятельность! — заявила Марина, пряча скрипку в футляр.

Меня удивил резкий переход от поэзии к прозе, я еще не вернулась из горних сфер.

— Что это? Что ты играла? — спросила я с трепетом.

Марина улыбнулась:

— Импровизация. Я играла твою тему, как это себе представляю. Если хочешь, образ твоей души.

Я смотрела на нее в ошеломлении.

— Ты можешь сочинять музыку и не делаешь этого?!

— Ну почему же, — возразила Марина, роясь в чемодане. — Сочиняю для себя, а кому еще может быть интересно? Мне нравится импровизировать, но я ничего не записываю. — Добыв из чемодана легкое платье, она критически осмотрела его и продолжила: — Скрипка у меня как дневник. Грустно — играю, весело — тоже. Надо подумать — тоже берусь за скрипку, так лучше думается. А почему ты сидишь? — прервала она себя. — Собирайся — почти девять.

— Мы куда-то идем? — удивилась я.

— Нас ждут на набережной в кафе. А если и не ждут, мы не для того приехали, чтобы дома сидеть.

Когда, собравшись и наведя красоту, мы выходили из дома, Марина сказала как бы между прочим: