Наталья Калинина - Месть женщины

И тут над краем обрыва возникла голова Инги, а потом и она вся. Она была мокрая и прохладная с головы до пят, она повисла на нем, пытаясь к нему прижаться. От нее пахло речной свежестью, солнцем и какими-то бело-розовыми цветами, толстые длинные стебли которых она засунула себе за пояс из косынки, и их головки-зонтики возвышались над ее плечами.

— Ты спал? А мы сплавали на другой берег. Это совсем не страшно, хоть течение жуть как несет, — тараторила она. — Я правда похожа на русалку? — Она отступила на шаг назад, вытянула шею, выставила вперед слегка согнутую в коленке ногу. — Это он так сказал. Знаешь, а мы видели такого чудного хмыря. Он сидел возле нашего шалаша и пялился на нас, как на космических пришельцев. Сперва я испугалась — очень у него лицо странное: одна половина ухмыляется, а другая злая-презлая. Но он меня успокоил. Он сказал, что тип совсем безобидный. Просто он с приветом. А цветы тебе. Представляешь, я с ними плыла.

Инга дернула за кончик косынки, и цветы упали к ее ногам. Она аккуратно собрала их в букет и протянула Ване.

— А где он? — спросил Ваня, машинально беря из ее рук цветы.

— Кто? А… Он остался рыбачить. А я не могу на одном месте сидеть, да и по тебе соскучилась. Знаешь, пока мы плавали на тот берег, на удочку поймалась большая рыбина… Слушай, я правда по тебе соскучилась, хоть мне и было с ним жуть как весело. Пошли к нам, а?

Они направились в сторону флигеля. Ваню раздражал сладковато-гнилостный запах цветов, но вместо того, чтоб зашвырнуть их куда подальше, он почему-то держал букет возле самого носа.

Во флигеле было прохладно и полутемно. Инга стащила мокрые трусики, бросила их прямо на пол и растянулась на смятых простынях. Ваня лег рядом одетый.

— Ты что, не хочешь? — поинтересовалась она, уже расстегивая молнию на его джинсах. — А я… Мне еще на том берегу захотелось, когда я эти цветы рвала. От них так сексуально пахнет, и вообще… — Она неопределенно хмыкнула и вдруг, в мгновение ока оказавшись верхом на Ване, схватила его за горло цепкими холодными пальцами и спросила, приблизив к его лицу свои возбужденные переливчато-бирюзовые глаза: — Ревнуешь, да?

— Да, — тяжело выдохнул Ваня и попытался встать.

— Нет, не отпущу. Ты думаешь, я как была шлюхой, так и осталась, да?

— Не знаю. Ничего не знаю.

— Ах, вот ты какой. — Бирюза ее глаз внезапно померкла, точно помутнела изнутри. Она медленно разжала пальцы и, соскользнув на пол, села, обхватив руками колени. — Серьезный ты. Взрослый очень. Ты и понравился мне за эту серьезность, но мне каждую минуту хочется чего-то отмочить, похулиганить. Мне кажется, во мне чертенок сидит — это мать так говорит, да и бабка тоже. Думаешь, не вижу я, что он на меня как волк голодный смотрит? Ну и что? Смешно, да и только. Мне-то на него… ну, если и не наплевать, то… Да нет, раз у меня есть ты, мне никого-никого не захочется. Он заводится, когда рядом со мной. Ну и что? Может, ему это полезно. Эта Нонна такая толстая, что небось все дырки позарастали. На кусок тухлого мяса топор и тот не подымется. Ну да, прокисла она вся, а еще на меня так косится, словно я ее мужика хочу к себе в постель затащить. Ха, я ж не виновата, что меня все художники любят.

Ваня молча смотрел на потолок. На нем была едва заметная извилистая трещина — она появилась вчера, когда он подпрыгнул и изо всей силы ударил по потолку сложенной в несколько раз газетой, пытаясь убить надоедливого комара. «Позавчера я был счастливым человеком, — пронеслось в голове. — Почему, почему все так зыбко?..» — думал он с тоской.

— Послушай, ты, Отелло. — Инга уже стояла посреди комнаты, нагая и очень возбужденная. — Если ты будешь подозревать меня в каких-то… гадостях, я на самом деле их сделаю. Тебе и себе назло. Вот. — Из ее глаз готовы были брызнуть слезы, но она задрала кверху подбородок и громко шмыгнула носом. — И вообще я ненавижу сцены. Знаешь, почему я из дому ноги сделала? Да потому, что они меня достали своими моралями. Эй, ну что же ты молчишь? Не молчи, слышишь?

Ваня повернулся к стене и с головой накрылся простыней. «Почему, почему все так зыбко?» — продолжало звучать внутри. Точно там притаился кто-то неугомонный.

— Так ты… ты хочешь… Тогда я такое отмочу! Вот увидишь! — Ее голос звенел неприличными злыми слезами. — Жалеть будешь, парнишка. Еще как пожалеешь!

Она натянула трусы, схватила со стула его рубашку и выскочила, оставив открытой дверь на веранду.

Ваня встал, закрыл дверь — оттуда шел жар и пахло какой-то горькой травой — и снова лег. «Пожалеешь, пожалеешь», — звенело в воздухе.

Он накрыл голову подушкой и скрипнул зубами.

Проснулся он в кромешной тьме и, увидев в окно наклоненный над головой ковш Большой Медведицы, вспомнил, где он и что случилось. Пощупал руками кровать с обеих сторон от себя. Пусто. На мгновение стало нечем дышать, и больно перевернулось сердце. Куда могла деться Инга? Уже, наверное, полночь, если не позже.

Ваня нащупал свои электронные часы на стуле в изголовье кровати, нажал на кнопку. Высветились четкие малиновые цифры «12.36». Он вскочил, застегнул джинсы и вышел во двор. Кажется, в саду прошелестел чей-то смех. «Инга!» — громко позвал он. Ему ответила какая-то ночная птица.

Ваня побрел к дому, обо что-то спотыкаясь в темноте. Небо за рекой вздрогнуло от зарниц.

Он не сразу заметил Нонну — ее силуэт сливался с густой тенью от дерева. С лавки, на которой она сидела, была видна река. По ней шел ярко освещенный теплоход, разнося далеко вокруг веселые звуки вальса Штрауса.

— Добрый вечер, — сказал Ваня. — Тетя Нонна, вы не видели Ингу?

— Добрый, добрый, — тихо отозвалась Нонна. — Не видела, я только пять минут как на воздух вышла. Душно на веранде, и не спится что-то.

— Мне тоже. Правда, я… я, наверное, уже выспался. Как вы думаете, где Инга? Она ведь никого здесь не знает.

— Кажется, они на речку купаться пошли.

— Они? Кто? — не сразу дошло до Вани.

— Невеста твоя и… мой муж. Он другой раз ходит ночью на речку. Это я с детства водой напуганная — в летнем душе ополоснусь и… — Нонна вздохнула. — Ну да, на речке они, потому и дверь открыта была. Мы обычно на ночь дверь на крючок накидываем.

— Купаться?.. Но почему Инга меня не позвала? Я тоже люблю купаться ночью. — Ваня растерянно опустился на лавку. Сон смягчил его душу и притупил память. Он стал на какое-то время прежним, не знающим горечь страданий Ваней. — Мы с ней повздорили вечером, — припоминал он. — Я, конечно, тоже виноват: ревность — первобытное чувство. Но я думаю, что, если двое друг друга любят, они не должны, они просто не могут позволять себе… Конечно, это глупо, это очень глупо, но я… я бы не стал любезничать с другими женщинами, тем более стараться им понравиться. Я считаю любовь чем-то… святым.