Наталья Калинина - Месть женщины

Они сели в его собственный самолет и кувыркались в воздухе над обеими Вирджиниями, пока Сью уговаривала этого Теренса, черт бы его побрал, хотя бы повременить со своим решением покончить жизнь самоубийством.

Ее долго рвало, когда они наконец приземлились в небольшом аэропорту близ Мариетты, штат Огайо. Теренс ухаживал за ней с отеческой заботой, хотя сам был старше всего на каких-нибудь десять лет, не больше.

Потом они укатили на поезде в Чаттанугу, где у Теренса жила сестра. Они ехали вдвоем в спальном вагоне, но этот Теренс даже пальцем к ней не прикоснулся. Сью это очень задело. Она разделась догола и села к нему на колени. Он развез сопли и сказал, что не может изменить жене, что он очень, очень ее любит и готов ей все простить.

Сью обозвала его «обрезанным педиком», залезла под одеяло и проспала до Чаттануги. Ей приснился сон, будто ее выбрали королевой красоты на карнавале в Нью-Орлеане, и она, проснувшись, поняла, что нужно ехать только в Нью-Орлеан и никуда больше. Теренс дал ей семьдесят долларов и очень просил оставить свой адрес. Она записала ему в записную книжку один из телефонов офиса своего деда в Нью-Йорке.

В Нью-Орлеан она тоже добралась автостопом, но на этот раз повезло: мужчины обращались с ней ласково и даже кормили задарма. Правда, один заставил сосать ему пальцы на ногах (фу, ее чуть не стошнило — из-за того, что она вспомнила этого придурка Дугласа), но зато тот тип отвалил ей сорок долларов.

И вот теперь она живет припеваючи в своей уютной квартирке окнами на залив, делает все или почти все, что хочет, а главное, учиться ее никто не заставляет — от одного воспоминания о школе у Сью челюсти оскоминой сводило. Она может позволить себе купить любое платье, драгоценности ей дарят клиенты, которые, кстати, не заставляют ее по вечерам пить теплое молоко. Сью пьет сколько душе угодно шампанского. Будущее рисуется ей более чем в радужных красках: неровен час, загнется дед — уж об этом она наверняка узнает из газет или услышит по телевизору, — и тогда они с братом получат огромное наследство. К брату Сью не питала абсолютно никаких чувств — он существовал и все тут. Что касается матери, то ее небось давно упекли в какой-нибудь фешенебельный санаторий с крепкими решетками на окнах.

И работка у нее что надо — даже не работа, а настоящее развлечение. Ну сами посудите: звонит тебе по телефону клиент, и, если ты в настоящий момент свободна, присылает за тобой автомобиль. Всего-то и нужно суметь сделать так, чтобы его дохлая сарделька как можно скорее зашевелилась и затвердела, а потом встала торчком. В чем, в чем, а уж в вещах подобного рода Сью была искусницей. Пожилые клиенты и те набрасывались на нее как дикие звери после пяти, от силы десяти минут «разминки с мягкой игрушкой», как называла свои ухищрения Сью. Она была противницей всякого рода извращений — в конце концов в их заведении есть и минетчицы, и специалистки по содомическому коитусу. Сью любила чувствовать себя в постели с мужчиной стопроцентной женщиной — ее брали, она отдавалась. В этом был смысл занятий сексом, а не в том, чтобы заглотнуть чью-то вонючую сперму.

Словом, жизнь текла весело и вполне свободно. А главное, Сью не терзали ни угрызения совести (перед кем, спрашивается, угрызаться? Уж не перед дедом ли, который упек ее в психдом, да еще хотел, чтобы она родила ублюдка? Ну уж и не перед этим живодером Дугласом, которого, как надеялась Сью, уже давно слопали могильные черви), ни страсти, ни заботы не тревожили. Жизнь текла бы точно так же и дальше, если бы на то была воля Сью, но, наверное, не мы распоряжаемся своими судьбами, а кто-то еще. Знать бы — кто, а?..

Ян разбирал забарахливший мотор своего «Дельфина» — как-никак скоро курортный сезон, и он должен быть в полной боевой готовности к приезду отдыхающих, — как вдруг со стороны моря донесся жалобный плач. Он вскочил, подчиняясь выработанному рефлексу спасателя, бросился к причалу и вспомнил, что катер еще два дня назад вытащили на берег — метеорологи обещали девятибальный шторм. Плач не смолкал. Показалось, однако, что принадлежал он не человеку. «Собака! — догадался Ян. — Собаку можно спасти и вплавь…»

Он скинул на ходу куртку и джинсы и очутился по колено в ледяной воде. Накативший вал захлестнул его чуть ли не с головой, но он все-таки устоял на ногах и всмотрелся вдаль.

Метрах в двадцати от берега качался на волнах темный продолговатый предмет, похожий на бревно. Не раздумывая, Ян нырнул под набежавший вал и, очутившись на гребне следующего, увидел возле бревна собачью голову. В следующее мгновение она скрылась под водой. «Держись!» — крикнул Ян и снова нырнул. Вынырнув, увидел, что собака пытается вскарабкаться на бревно. Ее душераздирающий вой заглушал теперь грохот обрушивающихся на берег волн.

Ян схватился одной рукой за бревно, другой попытался помочь собаке вскарабкаться на его скользкую поверхность. Пес зарычал и даже огрызнулся, когда Ян ухватил его за шкирку. Это была большая темно-рыжая собака, какие пасут в горах отары овец.

— Я думал, ты умней, чем люди…

Изловчившись, Ян все-таки приподнял над водой собачью морду. Пес отчаянно молотил по воде лапами и жалобно скулил. С гребня волны Ян увидел, как из ворот санатория выскочил Рафаэль с мотком длинной толстой веревки в руках.

— Подмога, — сказал Ян, обращаясь к собаке. — Я сяду верхом на бревно, а тебя возьму за передние лапы. Ну же, давай!

Он протянул обе руки и, с трудом удерживаясь на холодном скользком бревне, схватил пса за передние лапы. Тот вдруг прижался головой к его ляжке и затих, крупно дрожа всем телом.

— Вот и молодец, — сказал Ян, осторожно высвободил правую руку и, зажав обе собачьи лапы в левой, погладил пса по мокрой лобастой голове. — Сейчас нас возьмут на буксир.

До берега оставалось метров восемь. Их несло прямо на большие камни. «Если Рафка промахнется с первого раза, в лучшем случае переломаю кости», — мелькнуло в мозгу.

Рафаэль не промахнулся. Тяжелый мокрый узел на конце веревки больно ударил по груди, но Ян успел схватиться за него обеими руками. И тут же высвободил правую, стиснув ею холку растерявшегося было пса.

— Тяни! — крикнул он другу.

Их поглотила грязно-бирюзовая муть. В следующее мгновение они очутились на мокрой холодной гальке.

— Беги! — скомандовал Ян псу и, спотыкаясь о камни, кинулся к берегу.

Гнавшийся за ним вал успел дойти лишь до колен. От него дохнуло холодом и мраком морской пучины. В двух метрах от Яна собака безуспешно пыталась подняться на лапы. «Ослабла, бедняжка!» — подумал он и тут же увидел набегающую волну, раза в два выше предыдущей.

Он действовал как автомат. От мокрой собачьей шерсти резко воняло псиной. Когда их обоих накрыло волной, Ян, подмявший под себя вконец испугавшегося и обессилевшего пса, ощутил частые прерывистые удары его сердца. «У собак тоже, наверное, бывает больное сердце», — мелькнуло где-то в подсознании. Волна отступила, злобно шипя галькой. Ян подхватил пса на руки и вынес на сухое.