Легенда о прекрасной Отикубо

В это самое утро, как раз тогда, когда Митиёри прощался с возлюбленной, Китаноката явилась к своему мужу с жалобой:

— Я давно уже подозревала неладное. Твоя дочь Отикубо осрамила нас на весь свет своим позорным поведением. Будь бы еще она нам чужая, дело можно было бы кое-как уладить без шума, а тут об этом нечего и думать.

Тюнагон изумился:

— Что такое?

— Я до сих пор слышала от других и сама думала, что один из слуг нашего зятя куродо, меченосец Корэнари, с недавних пор стал мужем Акоги, но вдруг он изменил ей ради Отикубо. Меченосец — парень глуповатый, засунул ее любовное письмо к себе за пазуху, да и выронил его перед нашим зятем куродо. А зять наш приметлив на разные мелочи, поднял письмо и начал допрашивать Корэнари: «От кого это письмо?» Тот не утаил: «Вот, мол, от кого…» Куродо сказал мне по этому поводу много язвительных слов: «Нечего сказать, прекрасный зять вошел в нашу семью! Есть чем гордиться! Позор какой, нельзя будет людям на глаза показаться». И сурово потребовал: «Гоните эту девицу вон из дома».

Тюнагон щелкнул пальцами с силой, неожиданной для такого старика.

— На какое гнусное дело она решилась, негодница! Живет в моем доме, все знают, что моя дочь, а кого она взяла себе в любовники? Простого меченосца! Хоть он и шестого ранга [28] Хоть он и шестого ранга… — Знатным особам полагалась свита из придворных невысокого ранга. В такой свите и состоял меченосец. , а не имеет даже звания куродо. Таким и в императорский дворец нет доступа. Лет ему от силы двадцать, и собой он не слишком хорош: можно сказать, коротышка, от пола вершок. Связаться с таким ничтожеством! А я-то думал: сделаю вид, будто ничего не знаю, и тайком выдам ее замуж за какого-нибудь провинциального чиновника…

— Досадное получилось дело, — вздохнула Китаноката. — Надо поскорее, пока никто еще ничего не знает, запереть ее в какой-нибудь кладовой и хорошенько сторожить. Она ведь так влюблена в этого Корэнари, что непременно будет потихоньку с ним встречаться. А пройдет время, и можно будет что-нибудь придумать.

— Отличная мысль. Немедленно вытащить ее из дома и запереть в северной кладовой! И не давать еды! Заморить голодной смертью!

Тюнагон уже потерял от старости разум, не был способен здраво судить о вещах и потому отдал такой бесчеловечный приказ. Китаноката в душе очень обрадовалась, подобрала повыше подол платья, отправилась в комнату Отикубо и, тяжело опустившись на циновку, начала:

— Ты совершила позорный проступок. Отец твой в страшном гневе на тебя за то, что ты запятнала своим бесчестьем добрую славу других его дочерей. Он велел выгнать тебя из твоей комнаты и запереть в кладовой. «Я сам ее буду сторожить», — сказал он и поручил мне немедленно гнать тебя отсюда. Ну же, ступай вон немедленно!

Пораженная неожиданностью, Отикубо могла только горько плакать. Что услышал о ней ее отец? Что сказали ему? При этой мысли ей казалось, что она расстается с жизнью.

Акоги в смятении вбежала в комнату:

— Что вы говорите? Как? Ведь на ней нет ни малейшей провинности!

— A-а, не мешай, когда подул попутный ветер! Отикубо все от меня скрыла, да муж мой услышал от чужих людей. Твоя госпожа, не задумываясь, творит беззаконие, а ты ставишь ее выше моей драгоценной, обожаемой дочери Саннокими! Отикубо выгнали, и в твоих услугах тоже не нуждаемся. Чтобы больше твоей ноги не было в нашем доме! Ну же, ступай вон, Отикубо! Слушайся приказания отца!

И, схватив падчерицу за ворот платья, Госпожа из северных покоев вытолкала ее из дому.

Акоги зарыдала в голос. От сильного потрясения Отикубо, видимо, перестала сознавать, что с ней происходит.

Мачеха пинками расшвыряла все ее вещи по полу и, схватив Отикубо за рукав, словно какую-нибудь беглянку, погнала ее перед собой.

Отикубо была одета в ненакрахмаленное платье светло-пурпурного цвета — то самое старое платье, которое ей когда-то подарила мачеха. Поверх этого платья на ней было два хитоэ, одно простое белое, а другое узорчатое, с плеч Митиёри.

Черные волосы, за которыми она последнее время стала бережно ухаживать, зыблясь волнами, красиво сбегали по ее плечам и шлейфом тянулись за ней по земле. Акоги проводила ее взглядом. Что с ней хотят сделать? В глазах у Акоги потемнело, хотелось топать ногами, кричать, рыдать, но она подавила свое горе и начала поспешно прибирать разбросанные по полу вещи.

Отикубо была почти в беспамятстве. Когда мачеха притащила ее к отцу и усадила перед ним на пол, она не могла удержаться и упала.

— Вот насилу-то, насилу привела! Если б я сама за ней не пришла, она бы и не подумала идти, — крикнула Китаноката.

— Сейчас же под замок! И видеть ее не хочу! — приказал тюнагон.

Китаноката снова схватила Отикубо и поволокла за собой в кладовую. Нет, не женское было у нее сердце! Так ужасен был вид мачехи, что душа Отикубо от страха чуть не рассталась с телом.

Кладовая с задвижной дверью на пазах была устроена позади дома под самым навесом крыши. В кладовой были нагромождены в беспорядке разные вещи и припасы: бочонки с уксусом и вином, сушеная рыба… Китаноката бросила тонкую циновку у входа.

— Вот что случится с каждым, кто пойдет против моей воли!

С этими словами она втолкнула полубесчувственную Отикубо в кладовую, сама задвинула дверь и навесила на нее огромный замок.

Понемногу Отикубо пришла в себя.

В кладовке был до того спертый воздух, что нечем было дышать. Отикубо словно оцепенела от горя, слезы иссякли в ее глазах, она не могла даже плакать. За какой грех она так безжалостно наказана? Ах, если бы увидеться с Акоги, но как?..

«Злосчастная моя судьба!» — Отикубо задыхалась от рыданий.

Заперев падчерицу, Китаноката первым делом поспешила в ее комнату.

— Куда он подевался? Здесь стоял ларчик для гребней. Эта наглая Акоги всюду сует свой нос, наверно, успела его припрятать.

Мачеха угадала.

— Да, я его убрала вот сюда, — отозвалась Акоги. Китаноката не решилась в ее присутствии взять ларчик и только сказала:

— Запрещаю тебе входить в эту комнату, пока я сама ее не открою, — и закрыла дверь на замок.

— Ловко я все устроила! — торжествовала Госпожа из северных покоев. — Теперь надо как можно скорее договориться с тэнъяку-но сукэ, но так, чтобы посторонние уши не слышали.

Акоги очень опечалилась тем, что ее прогнали со службы.

«Как же я уйду отсюда? — думала она. — Что станется с моей бедной госпожой? Каково-то ей теперь? Я должна ее увидеть, должна узнать, что с ней. Нет, я не могу уйти!»

Она пошла в покои Саннокими и стала ее молить: