Любовный дурман

Царевна подумала: «Если она говорит правду, то это примета огорченного, несчастного Али Нур-ад-дина. Узнать бы, он ли тот юноша!» Волнение и страсть придали бывшей невольнице решимости, она подошла с дочерью визиря к окну, взглянула на конюха и тотчас же признала в нем своего возлюбленного, хоть разлука, страсть, тоска и лишения иссушили его Она слышала, как ее господин промолвил:

Утаив от дочери визиря волнение, Мариам отошла от окна. «Клянусь Мессией и истинной верой, я не думала, что тебе ведомо о стеснении моей груди!» — сказала она и направилась в свои покои. Дочь визиря тоже вернулась к своим занятиям. Выждав некоторое время, царевна вернулась к окну и снова стала жадно вглядываться в своего господина, наслаждаясь его красотой, тонкостью и нежностью. Он же был печален и, вспоминая со слезами былое, читал такие стихи:

Мариам услышая слова тоскующего влюбленного, прослезилась и произнесла такое двустишие:

Нур-ад-дин, услышав эти слова, воскликнул: «Клянусь Аллахом, это голос Ситт-Мариам-кушачницы — без сомнения и колебания и метания камней в неведомое. Знать бы, верно ли мое предположение, действительно ли это она или кто-то другой!». Опечалился юноша сильнее прежнего и, вздохнув, произнес:

Ситт-Мариам принесла чернильницу и бумагу и написала в ней после священных слов: «А затем — привет на тебе Аллаха и милость его и благословение! Сообщаю тебе, что невольница Мариам тебя приветствует и что велика по тебе ее тоска, и вот ее послание к тебе. Исполни все, о чем прошу. Когда пройдет первая треть ночи (а этот час — самое счастливое время), оседлай обоих коней и выведи за городскую стену. Если спросят: куда идешь? Отвечай, что прогуливаешь жеребцов. Если скажешь так, тебя не задержит никто: жители этого города уверены, что ворота заперты».

Ситт-Мариам завернула бумажку в шелковый платок и бросила ее Нур-ад-дину из окна, и юноша поднял ее, прочитал, узнал почерк возлюбленной. Он поцеловал записку и приложил ее ко лбу между глаз, вспомнил былую приятную близость и, прослезившись, произнес:

Ближе к ночи купеческий сын, по обыкновению, начал вычищать коней. Выждав, пока прошла первая треть ночи, взял два лучших седла, оседлал жеребцов, вывел их за городские ворота и стал ждать Ситт-Мариам.

Вот то, что было с Нур-ад-дином. Что же касается царевны Мариам, то она, вернувшись в свои покои, увидела там кривого визиря, который сидел, опершись на подушку, набитую перьями страуса (а он совестился протянуть к Ситт-Мариам руку или заговорить с нею). Увидав его, царевна обратилась в сердце к своему господину: «О Боже, не дай ему достигнуть со мною желаемого и не суди мне стать нечистой после чистоты!». Потом подошла к визирю, села подле него, приласкала и сказала: «О господин мой, что это ты отворачиваешься? Высокомерие ли это с твоей стороны и надменность ли? Но люди говорят: “Когда приветствие не имеет сбыта, приветствуют сидящие стоящих”. И если ты, о господин мой, не подходишь ко мне и не заговариваешь, тогда я подойду к тебе и заговорю». — «Милость и благодеяние — от тебя, о владеющая землею и вдоль и поперек, и разве я не один из твоих слуг и ничтожнейших твоих прислужников?» — ответил визирь. — Мне только совестно посягнуть на возвышенную беседу с тобой, о жемчужина бесподобная». — «Оставь эти слова и принеси нам еду и напитки», — сказала девушка.

Визирь кликнул невольниц и евнухов и велел им принести скатерть, на которой было то, что ходит, и летает, и плавает в морях: перепелки, птенцы голубей, молочные ягнята и жирные гуси, и были там подрумяненные куры и кушанья всех видов. Ситт-Мариам стала есть и класть визирю в рот куски и целовать его в губы. Когда они насытились, а потом вымыли руки, евнухи убрали скатерть с кушаньем и принесли скатерть с вином. Мариам стала наливать, выпивать и поить визиря. Она служила как подобает, и он млел от радости. Когда же разум хромого окончательно затуманился, царевна вынула из-за пазухи кусок крепкого маграбинского банджа — такого, что если бы почуял малейший его запах слон, он бы проспал год. (Мариам приготовила его для подобного часа.) Затем она отвлекла внимание визиря, растерла бандж в кубке и, наполнив кубок вином, подала мужу. Тот взял кубок и выпил, и едва утвердилось вино у него в желудке, как он тотчас же упал на землю, поверженный.