Барбара Константин - Амели без мелодрам

И она умчалась.

А Марсель остался на пороге.

В недоумении…

«Мои дорогие»?..

Амели вернулась домой. Она припарковала мопед и опустила центральную подпорку. Шел мелкий колючий дождь. Плащ не помог: Амели промокла насквозь. К дому она бежала бегом. Входя, она заметила прислоненный к большой липе велосипед. А рядом в шезлонге растянулся Марсель. Похоже, он спал. Амели подошла поближе. Он не шевелился. Амели протянула руку и потрогала его. Одежда на нем промокла. Она сразу испугалась. Принялась трясти его, хлопать по щекам, закричала:

— Марсель, вставай! Не лежи так! Ты меня слышишь?!

Он вздрогнул и проснулся.

— Да ты совсем спятил! Что ты тут делаешь, под дождем?

Он не отвечал, только дрожал. Она помогла ему встать и потащила в дом.

Там она быстро его раздела и принялась растирать, чтобы согреть.

Теперь у обоих порозовели щеки. Тепло печки и рюмочка ратафии сделали свое дело. И они без всякой причины расхохотались. Ох, ну и идиоты же они!

Стемнело. Они сели ужинать.

А потом она помогла ему натянуть нижнюю рубаху, которая уже высохла. Амели снова заметила татуировку у него на груди. Когда она попросила рассказать, что это, он напустил на себя таинственный вид.

Было уже поздно. Они пошли укладываться спать.

Амели задержалась у двери Марселя, чтобы пожелать ему спокойной ночи. Он помялся, потом все-таки окликнул:

— Амели?

Она просунула голову в дверь:

— Что?

— Может, поболтаем еще немножко?

На этот раз она замялась.

— Ну ладно… Если хочешь…

Она вошла. Присела на край постели.

Они улыбнулись друг другу.

Оба не знали, с чего начать, и молчали.

Тут Марсель сказал:

— Сходи-ка за очками, Амели. Хочу, чтобы ты мне кое-что прочла.

Теперь, склонившись над ним, она с трудом разобрала, что вытатуировано у него на груди.

Внутри сердечка.

Тушь совсем выцвела.

— Me… ли… на в… всю… жиз… нь. Амели на всю жизнь. Амели? Не может быть! Ты никогда не рассказывал, что был знаком еще с какой-то Амели!

— Да нет…

— Что — да нет?

— Не знал я никакой другой.

— Значит…

— Так уж получилось…

— И давно у тебя эта татуировка?

— Пятьдесят семь лет.

— Когда же ты ее сделал?

— Когда служил в армии.

— Значит… тебе был двадцать один год…

— Да. А тебе почти шестнадцать…

Ну вот. Она наконец поняла.

— Ты никогда не говорил мне, Марсель…

— Да…

— Но почему?

— Из-за Фернана…

— Он знал?

— Не знаю.

— Не говори глупостей. Знал наверняка.

— Он был влюблен.

— Но ты влюбился первым!

— Не знаю… Это было давно…

— Тебе надо было написать мне, мы бы встретились, ты бы мне сказал…

— А что бы это изменило?

Она вскочила. В горле стоял комок.

— Ты, наверное, очень страдал. А твоя жена? Андре? Татуировка с именем другой женщины, наверное, ей…

— Она ее не видела. У нас не сложилось. Наперед не угадаешь. Но в моей жизни были другие женщины. Много женщин. Я любил, и меня любили. Вот только моей настоящей большой любовью всегда была… ты. А ты ничего не знала. Вот и все.

Она прижалась к нему.

Впервые в жизни она целует его грудь, там, где сердце, в татуированное сердечко.

А он гладит ее по волосам и прижимает к татуированному сердцу.

— Но почему… только сейчас?

— Надо быть круглым дураком, чтобы помереть, так ничего тебе и не сказав.

Наутро кровать Амели могла бы рассказать, что…

…Луна стояла высоко, она уже освещала мои ножки, когда Амели вернулась в свою спальню. Она потянулась и залезла ко мне под простыни, как всегда удовлетворенно вздыхая. Но я сразу почувствовала, что что-то происходит. Она казалась более легкой. А главное, несмотря на поздний час, ей совсем не хотелось спать. Эта новость не давала мне покоя, как блоха в ухе (то есть в подушке. Разумеется, я шучу…). Что-то назревало… И правда, спустя несколько минут в комнату вошел мужчина. Сердце Амели заколотилось. Я его удары даже сеткой ощущала. Мужчина подошел и улегся рядом с Амели. Его сердце тоже стучало в бешеном ритме. Некоторое время они не шевелились и ничего не говорили, только их сердца колотились. А потом Амели прошептала его имя: «Марсель». Что до меня, то я знала только одного мужчину, и его звали Фернан. Так что мне это показалось странным. Тем более после стольких лет… Я уже успела привыкнуть к одиночеству Амели. К ней, правда, заглядывала Клара. Маленький ангел! Легкая как перышко! А тут вдруг — чужак! После стольких лет я имела право высказаться! Первое изумление прошло, и я приготовилась… Как только он пошевелился, я заскрипела. Так, чуть-чуть. Из принципа. С годами становишься чувствительной… Особенно в постельных делах… Не знаю, чем это объясняется… Но уж что есть, то есть… Во всяком случае, мой скрип рассмешил их. И мне это понравилось.

Когда соединяются любовь и юмор — это ведь и есть нирвана, правда?

Потом они заговорили.

Начала Амели:

— Марсель, а ты не думаешь…

А Марсель продолжил:

— …что у нашей истории нет будущего? Учитывая, что мы сейчас заставляем испытывать наши старые, изношенные сердца, возможно, Амели. Очень даже возможно.

И они опять рассмеялись.

И я вместе с ними. В душе, конечно.

Ночка обещала быть веселой.

Что было дальше, не скажу. Из деликатности. Но все же одна маленькая деталь. Они заметили, что у меня сильно ослабли пружины. Сознаюсь, я дрожала. Подобный факт зачастую влечет за собой катастрофу… Но Марсель сказал, что непременно посмотрит, что там с сеткой. В ближайшие дни. Очень надеюсь. Этот Марсель — мастер на все руки…

Нынче утром, когда они встали, я вела себя очень деликатно.

Разве что чуть-чуть скрипнула…

Доброго вам утречка, месье и мадам…

И что же мы теперь будем делать?

Вопрос повис над столом, накрытым к завтраку. Ни тот, ни другой его пока не сформулировали, но он не заставит себя ждать…

Амели прервала молчание:

— Марсель, что…

— Нет, подожди!

— Что значит — подожди?

— Мне кажется, надо как следует подумать, прежде чем…

— Прежде чем выпить кофе?

— А! А я думал, ты хочешь сказать…

— Что нам с тобой теперь делать? Но я согласна, Марсель. Надо еще подумать. Да нет, все правильно. Сколько лет мы друг друга знаем? Пятьдесят семь? Чуть больше полувека. Этого недостаточно, чтобы по-настоящему проверить свои чувства… В любом случае, броситься очертя голову в подобную историю, вместо того чтобы все как следует глубоко обдумать, означало бы доказать свою крайнюю незрелость. А потом, представь, вдруг, покопавшись, один из нас обнаружит, что другой болен… и дни его сочтены… И наконец… может быть… ну, я не знаю, что еще. Печально будет не оправдать надежд, ты не находишь? И на какое будущее тогда можно рассчитывать? Каких-то несколько месяцев счастья? Стоит ли из-за такой малости переворачивать всю свою жизнь? Нет-нет, ты абсолютно прав, Марсель. Давай еще подождем.