Паскаль Брюкнер - Парадокс любви

Основной вопрос: действительно ли мы выбираем партнеров, не запрограммированы ли мы, в то время как полагаем, будто действуем совершенно сознательно? Немотивированность склонностей ставится под сомнение в двух областях мышления: социология усматривает здесь подтверждение классовой обусловленности, психоанализ — симптом неразрешенных проблем с родителями [22] Генетики добавляют еще один фактор, важный для выбора супругов: «обонятельный автограф». Считается, что на телесный запах влияет система HLA (главный комплекс гистосовместимости), область генома, существенная для системы иммунитета. Фразеологические выражения, связанные с запахом, могут иметь два смысла, отражая аллергию или неодолимое притяжение; кого-то мы «на дух не переносим», а запахом любимого существа «не надышимся», вдыхая его жадно, с наслаждением. . Но сколько ни анализируй наш выбор, все равно в итоге, даже если нас ограничить определенными рамками, мы всегда предпочитаем того, а не другого, без каких-либо влияний извне. Мы располагаем известной автономностью решения относительно личных или социальных факторов, которыми мы обусловлены. Бывает даже, что мы сами себе удивляемся, делая неожиданный выбор, далекий от нашей культуры и среды. Этот неразрешимый вопрос не так интересен, как возникающий задним числом вопрос о предопределении: свобода постфактум придумывает себе детерминизм. Влюбленные не могли не встретиться, они были предназначены друг другу прежде, чем пересеклись их пути. Случайность, столкнувшую их в такой-то день и час, они превращают в фатальность: немыслимо, чтобы этого не произошло. Все что угодно, только не это ужасное подозрение: если бы не ты, был бы другой (другая)! Среди десятков лиц, по которым скользит взгляд, любимое лицо должно сверкнуть, как острие бритвы, — именно оно и никакое другое: восторг и трепет.

Есть люди, которые сильно переживают из-за того, что стали объектом страсти другого, и уступают не столько по желанию, сколько в ответ на оказанную им честь. Иногда, старея, претендуют на расширение вкусов, становятся безразличнее к фальшивому блеску стандартного эстетического идеала, распространяют свой аппетит на самые разные человеческие типы, предпочитая красоте шарм, нежности сексапильность, суровому величию — пленительную аномалию. Любовь исповедует культ обворожительных несовершенств, волнующих недостатков, которые трогают сильнее, чем безупречное тело. Не стоит цензурировать наши склонности, их нужно обогащать, разнообразить. Они укореняют нас в реальности, но вместе с тем и ограничивают: любовь — это еще и разрушение фантазмов, развенчание чисто пластических качеств. Можно увлечься мужчиной или женщиной, которые прежде были не в нашем вкусе, расширить диапазон своих критериев. Обратим внимание, к примеру, на странное шассе-круазе: в то время как европейцы, австралийцы, североамериканцы стремятся выглядеть загорелыми и, злоупотребляя солнцем, подвергают себя опасности, африканцы, китайцы, индийцы, филиппинцы мечтают выбелить кожу с риском разрушить ее пигментацию и нанести себе непоправимый ущерб. Влияние колониальных предрассудков, навязчивость американской модели? Вряд ли. Скорее дело в том, что жители каждой части света мечтают быть другими: светлокожие — загорелыми, смуглые — бледнолицыми. Все, что идет наперекор господствующему мнению, все, что опрокидывает иерархию поколений и положений: красавица с уродом, дурнушка с красавцем, юноша со зрелой женщиной, девица со старикашкой, бедный с богатой — все это достойно прославления.

Не будем мечтать о том, чтобы покончить с тиранией красоты, лучше мечтать о разрушении ее шаблонов, о том, чтобы наши взгляды допускали сосуществование многих противоречивых норм. В конце концов, мода нужна не для того, чтобы навязывать нам образцы: она должна подбадривать, подсказывать, как одеваться, какой выбирать макияж. Это фактор успокоительный: прежде чем всех обезличить, она вызволяет нас из затруднения. Соблазнение — это еще и карьера (разумеется, для некоторого числа людей, имеющих лишь мордашку и фигуру, чтобы добиться успеха). Но кто стал бы их за это порицать? Как может «пустить в оборот» свою красоту замужняя дама из буржуазного сословия? — вопрошал Бальзак («Кузина Бетта» [23] Бальзак О. Кузина Бетта. Пер. с фр. Н. Яковлевой. Калуга, 1957. С. 150. Примеч. пер. ). Для этого, как он заметил, требуется счастливое стечение обстоятельств, большой город, полный бездельников и миллионеров, достаточно элегантности и ума, полная бессовестность, а главное, сообщник в лице мужа. Некогда доступное только женщинам, это поприще открыто и для мужчин, начиная с «Милого друга» Мопассана, который взбирается по ступеням социальной лестницы благодаря своему таланту совратителя дам. (На арго жиголо прозывали «бобрами», так как это животное строит себе дом с помощью хвоста.) Сколько постов в высших сферах политики, экономики, культуры занято с помощью не только личных качеств, но и «диванной протекции»?

Даже если соблазнение — это маневр для достижения каких-то честолюбивых целей, оно создает атмосферу сговора в отношениях мужчины и женщины, оно предпочитает связь расставанию, влечение молчанию. В конечном счете, ничто не вышло из моды: ни ухаживание по старинке, ни краткие свидания, ни похищение по-гусарски, ни мгновенное покорение сердца: крайняя изощренность уживается здесь с предельной бесцеремонностью. Правила игры изменились; но и прежние правила еще не отменены. Именно тот факт, что оба порядка как бы накладываются один на другой, объясняет нашу нынешнюю растерянность. Все объявлено недействительным, и все остается в силе. Наши нравы не построили себе нового жилища: оно до странности похоже на старое, даже если вольность кажется более демонстративной, а пары сходятся и расходятся быстрее. Таков психологический конфликт современного человека, который совмещает в себе разные обычаи и традиции.

Если мы хотим понять принятые сегодня на Западе нормы поведения, то преобладает здесь концепт наслоения, а не последовательности. Мы стремимся все свести воедино, выбираем кумулятивную модель, в которой одновременно присутствуют романтизм и либертинство, альтруизм и капризность, галантность и порнография: это огромная звукоотражающая камера, где наряду с самыми банальными обычаями существует и самая странная практика. Фрейд рассматривал Рим как город-палимпсест в полном смысле слова, где наслаиваются друг на друга все века от Республики до Ренессанса; так же и любовное чувство не ведает исторических разграничений, превращая нас в современников далеких эпох. Вот временной режим наших чувств: слоеный пирог, смешение новомодного и архаичного, необъятная клавиатура любовной страсти, на которой каждый волен играть по-своему. Итак, ждать, что наши противоречия в один прекрасный день разрешатся в каком-то лучшем обществе, — пустое дело. Они так и будут существовать до бесконечности, даже если возможны частичные улучшения, небольшие просветы. Нужно отказаться от идеи спасти любовь от нее самой и махнуть рукой на поиски выхода из эмоционального хаоса.