Каридад Адамс Браво - Моника (ЛП)

Терзаемая и увлекаемая стальными руками, которые властно держали ее хрупкую талию, потеряв дар речи, Моника видела спасительную маленькую дистанцию в один прыжок, отделявшую землю от лодки. Повелительно Хуан приказал Сегундо:

– К носу Люцифера, и греби изо всех сил. Быстро!

– Не будем ждать мальчика? – нерешительно спросил помощник. – Оставим его на земле?

– Приплывет, чтобы больше не опаздывал! Давайте, гребите, поехали!

– Нет! Нет! – умоляла Моника отчаянно. – Вы, сеньор моряк, послушайте…

– Он не видит, не слышит и не сделает ничего без моего приказа. Тебе понятно? – и обратившись прямо к помощнику, потребовал: – Поторопись, плыви быстрее! Бросай конец.

– Но, капитан… – проворчал Сегундо.

– Не вмешивайся в то, что тебя не касается, не ищи того, что не терял, потому что не найдешь! – и повернувшись в Монике, подчеркнул шепотом: – Видишь, что все бесполезно? Закон и сила на моей стороне, а это веский довод. Таков приказ. Поехали! – в этот момент вдалеке послышался грохот, предвестник бури, Хуан саркастично проговорил: – И как всегда, небо меня поздравляет. – Затем крикнул Сегундо: – Поднеси лестницу, идиот! – и снова обратив внимание на Монику, усмехнулся: – Она не из мрамора, а из канатов. Но не важно, я подниму тебя на руках. Как на Доминике и Ямайке. Невесту на руках.

Мгновение – и он уже на палубе на крепких и сильных ногах. Опустилась ночь. Рядом с мачтами три члена экипажа Люцифера удивленно смотрели на странную сцену. Сегундо сделал несколько шагов, и уже не сдерживаясь, вступился:

– Капитан, минутку. Эта женщина…

– Ты требуешь от меня отчет? – разъярился Хуан. – Проваливай, уйди отсюда!

Он пинком открыл дверь единственной каюты корабля, и вмиг дверь закрылась за ними.

– Нет! Нет! – кричала Моника вне себя от страха. – Вы мерзавец, настоящий мерзавец, не может быть, чтобы эти мужчины не пришли мне на помощь! Пожалуйста, помогите!

– Замолчи! – разгневанный Хуан преградил путь, пытаясь закрыть ей рот. – Никто не войдет сюда, и если кто-то решится постучать в эту дверь, то я убью его! Это опасно, и все об этом знают.

Он свирепо швырнул ее на койку, а она замерла, закрыв глаза, приоткрыв губы, словно силы ее покинули, и погрузилась в бессознательное состояние, разгоряченная кровь побежала по венам, и бред лихорадки красным облаком пронесся по закрытым векам.

– Наконец ты решила утихомириться и замолчать, – Хуан ненадолго замолчал и, взглянув на нее, удивился: – Моника! Моника! Что с тобой? Что произошло? Ты притворилась больной? Думаешь посмеяться? Ну уж нет. Нет! Ты слышишь? Ты моя, принадлежишь мне, я буду обращаться с тобой хуже, чем с рабыней! Я не сжалюсь, не буду слушать твои мольбы, ты не тронешь меня просьбами, даже если будешь умирать и страдать. Слышала? Хватит притворяться! Поднимайся! Поднимайся!

Он безуспешно тряс ее, и снова бросил, в бессильной злобе глядя на нее. Нет, она не притворялась. Ее тело стало мокрым, покрылось мучительным потом, а щеки, такие бледные, зажглись лихорадочным румянцем. Сильной рукой расстегнул Хуан черный корсаж, и на посмотрел на белую безжизненную шею. Неловко он поискал пальцами пульс и нащупал биение крови, которая становилась горячее из-за повышающейся температуры. Мягко он оставил ее и сделал несколько беспорядочных шагов по каюте, как вскоре послышались несколько деликатных стуков в дверь, позвал голос Сегундо:

– Капитан, капитан!

– Какого черта? – разозлился Хуан, открывая дверь. – Как ты осмеливаешься?

– Простите, капитан, но мальчик стоит на пляже и кричит. Его и вправду нужно оставить на земле?

Помощник говорил, с любопытством наблюдая за лицом Хуана. Затем выпрямился, пытаясь через плечо взглянуть, но крепкая рука капитана Люцифера резко отодвинула грубияна, обвиняя:

– Что смотришь, болван? Проваливай искать мальчика. Возьми его на борт и сразу же поднимай якорь, направляйся по ходу ветра.

– На северо-востоке отмечают бурю, капитан.

– Ну тогда бери курс на бурю и все дела! Иди уже! – он закрыл дверь и повернулся к голым спальным доскам. Там лежала неподвижная Моника, которая тяжело дышала, приоткрыв рот. Светлые волосы разметались нимбом вокруг головы, которая время от времени двигалась. Руки еле шевелились, поднимаясь и опускаясь на груди в ритме сердца, которое горело в лихорадке. Хуан взглянул на нее, отошел и воскликнул с гневом и яростью:

– Моника де Мольнар, ничтожная и лживая!

6.

– Куда ты идешь? Или лучше скажи, куда ходила? Потому что я не запирал эту дверь.

– Я никуда не ходила. Не знала, что ходить – это преступление. Твое поведение невыносимо, Ренато!

– Сядь там, где была. Хочешь плантатор? Или предпочитаешь сок ананаса с шампанским? Это вкусно, знаешь? Я назвал его твоим именем. Я сказал тебе сесть!

Дрожащая от злобы, Айме бухнулась на атласный диван. Наступила ночь, и с тех пор как закончилась свадебная церемония, они оставались одни в тщательно украшенных комнатах для медового месяца в Кампо Реаль. Рядом с Ренато стоял столик с вазами и бутылками: лучший коньяк Франции, самый старинный ром Ямайки и самый известный херес Испании, а в ведерке со льдом выглядывали бутылки шампанского. Там также был прохладный кувшин с ананасовым соком, которым он наполнил два бокала, которые были заполнены наполовину шампанским.

– Сделай одолжение, выпей со мной свой напиток «Айме», «Эме», «возлюбленная». Твое имя означает что-то красивое, правда? Возлюбленная… Мне так нравится, что я подумал: попаданием слепой судьбы было назвать тебя так. Возлюбленная. Возьми, Айме. Выпьем.

– Я не хочу пить!

– Не хочешь? Как странно! Ты всегда говорила, что обожаешь шампанское. Еще в ночь нашей свадьбы. Сколько бокалов шампанского ты влила в меня, сколько! – и властно приказал: – Пей сейчас же, пей!

– Оставь меня! – свирепо взбунтовалась Айме. – Ты спятил и пьян.

– Пьян… – повторил Ренато язвительно. – Так происходит, когда пьешь много шампанского, становишься пьяницей, и сколько бы ни пытался, не можешь вспомнить подробностей. Пить – это чудесное средство окутывать себя часами блаженства, чтобы не вспоминать.

– Что ты пытаешься сказать? Я ничего не понимаю и не хочу понимать. Как далеко ты зайдешь, Ренато? Ты сводишь меня с ума, мучаешь, пьешь часами, как глупец, не даешь даже отойти от тебя!

– Твое место рядом со мной. Разве ты не моя жена? Поэтому ты здесь, где и должна быть. А эта спальня разве не самое лучшее место? Этот рай, гнездо для любви, розовые стены смотрели на меня, коленопреклоненного пред твоей красотой. Пред твоей чистотой… – Ренато коротко и грубо хохотнул.

– Ренато, ты и вправду сошел с ума, хуже, чем сошел… – растерянная Айме ужасно перепугалась.