Каридад Адамс Браво - Моника (ЛП)

– Речь идет о сохранении свободы, сеньор Д`Отремон, – отверг председатель. – Пусть даст клятву или его осудят за лжесвидетельство, если его показания будут ложными. – И повернувшись к Сегундо, заявил: – Подойдите к месту для свидетелей. Вы отдаете себе отчет в ответственности, которую берете на себя, если будете лгать, свидетель?

– Да, сеньор, конечно. Но мне не нужно лгать, чтобы защитить Хуана Дьявола.

– Хорошо. Вы клянетесь говорить правду, всю правду, и только правду на все заданные вопросы? Отвечайте: «Да, клянусь». И положите руку для клятвы.

– Да, клянусь.

– Опустите руку и скажите, знаете ли вы обвиняемого Хуана Дьявола. Можете помочь снять обвинения или смягчить их. Вы присутствовали в таверне «Два брата», когда произошла драка и был ранен Бенхамин Дюваль?

– Нет, сеньор, меня никогда не было с Хуаном, когда мы прибывали в порт. Я следил за шхуной в порту, он бегал туда-сюда, брал груз, улаживал все вопросы. Затем он платил нам, иногда зарплату, иногда часть прибыли. Он щедрый и внимательный с нами. Никогда не обманывал нас.

– Могу ли я задать вопросы свидетелю, сеньор председатель? – попросил Ренато. Тот одобрил, и Ренато повернулся к Сегундо: – Знаете ли вы, что большая часть груза, перевозимая Люцифером, была украдена? Помните, вы клялись под присягой.

– Ну, я никогда не спрашивал капитана, откуда груз. Не думаю, что кто-то из членов экипажа будет спрашивать, не всякий капитан потерпит такие вопросы.

– Вы закончили, сеньор Д`Отремон?

– Минутку, сеньор председатель. Свидетель был на Ямайке, когда был похищен Колибри. Он видел, как тот ударил наемников Ланкастер, выстрелил в бочки рома, спрятал мальчика на шхуне ради собственной выгоды, поднял якорь, чтобы отчалить. Видели или нет?

– Да, видел. Но то, что ради выгоды – неправда. Колибри ничем не занимался на корабле или еще где-нибудь. Жизнь славного ребенка проходила рядом с капитаном, мне тоже не хотелось, чтобы он стал юнгой, хотя я несколько раз просил, потому что мне было нужно.

– Какие предлоги он высказал, чтобы не предоставлять эту помощь?

– Предлоги, никакие. Он лишь сказал, что не хочет юнг на корабле. Что юнги очень страдают.

– Да, сеньор председатель, – вмешался Хуан. – Я жил юнгой в течение трех лет. Прекрасно знаю, какова участь мальчика, когда все, начиная с капитана до самого последнего моряка, могут ему приказывать, делать замечания и наказывать. Если бы я не забрал Колибри с Ямайки, то он все еще был бы рабом. Кем и был в доме Ланкастер. Сотни раз могу заверить, и Сегундо Дуэлос, который поклялся говорить правду, может подтвердить. Когда ты в первый раз увидел Колибри, Сегундо? Отвечай правду, правду!

– Он тащил груз дров, слишком тяжелый для него. Надзиратель кидал ему вслед камни, и кричал, чтобы тот поторапливался.

– Я закончил свои вопросы, – прервался Ренато, чтобы прекратить нарастающие перешептывания. – Сеньор председатель, считаю напрасным повторять столь неприятный рассказ, повторюсь: почему Хуан Дьявол или кто-либо из его людей не заявили об этом властям? Почему он и его спутники считают, что имеют право вершить правосудие своими руками? В этой несчастной истории с Колибри…

– Это только слова, сеньор председатель!

Движимая неудержимой силой, Моника вновь встала перед судом, уклоняясь от Ренато, который попытался ее остановить, крикнув во весь голос, поскольку ее совесть не могла молчать:

– Это слова. Подойди сюда, Колибри, подойди! Сеньоры судьи, сеньоры присяжные, не на словах, а на деле я покажу вам. На плоти этого ребенка отмечены следы варварства Ланкастер, и никакое слово не может сказать лучше, чем эти шрамы. – Резко она сорвала белую рубашку с Колибри, показывая ужасные следы жестокости, которые когда-то заставляли его вздрагивать от слез. – Это самое ясное доказательство! Самое тяжкое обвинение против Хуана. Задача любого честного человека – не отворачиваться от этого зрелища.

Моника отвела в сторону испуганного мальчика, пробежала сверкающим взглядом по замолчавшей трибуне, пораженной и взволнованной, и не глядя на Хуана, повернулась к Ренато:

– Я уже сказала на суде, что Хуан не знал о существовании моего приданого, скромного и нетронутого. Я оплачу долг, в котором обвиняют Хуана в злоупотреблении доверием. Я дала торжественное обещание присутствующим здесь кредиторам, выплачу все до последнего сентаво. Я уповаю на правосудие, не такое, как у вас, сеньоры присяжные, как буква закона, наказывающая вслепую, а на человеческое сочувствие, которое применяет этот закон для каждого человека, каждого сердца, для каждого случая. Он не сопротивляется, не хочет защищаться, но я прошу справедливости. Человеческой справедливости для обвиняемого!

– Тишина! Хватит! – взывал председатель. – Судебный пристав, попросите публику соблюдать порядок и тишину, или я решу освободить зал. А что касается вас, сеньора Мольнар, сделайте одолжение, покиньте зал. Суду нужно продолжать без перерыва.

Как сомнамбула, покидала Моника широкий зал суда; она обернулась в дверях, чтобы взглянуть на Хуана, но отвела в сторону потрясенные глаза, сжигаемая ярким огнем, показавшимся в глазах странного мужчины. Глаза, которые она всегда видела холодными и надменными, печальными и насмешливыми, отражавшими боль и грусть мира, теперь блестели жарким блеском благодарности, почти восхищения.

– Ты… здесь!

Дернув головой, Моника отшатнулась. Ничто в мире не могло ударить ее так сильно, как присутствие здесь Айме, рядом с окнами, выходящими в зал суда.

– Я уже слышала, как ты защищала Хуана. Ты получила столько восхищения. Видела, как он смотрел на тебя. Знаешь, у тебя дар все улаживать. Ты необычайно изменилась, и тебя уже нельзя назвать Святой Моникой.

– Замолчи! Хватит! Я не собираюсь тебя терпеть! – гневно выразилась Моника.

– Полагаю, тебе приходилось многое выносить. Я знаю Хуана. Он не рыцарь Круглого Стола. Наоборот. Не родилась еще женщина, которая посмеется над ним.

– Ты замолчишь наконец? Проклятая, подлая!

– Хватит! Ты никто, чтобы меня оскорблять!

– Этого еще мало, Айме. Ты пала так низко. Что ты здесь делаешь? Зачем пришла сюда, забыв обо всем: обязанностях, имени, клятвах, данные тобой у подножья алтаря, которые ты полностью растоптала; что ты сделала со мной, ради жизни нашей матери?

– Но по какому праву?

– Посмотри на эту бумажку. Узнаешь ее, да? Это ты написала. Я узнала почерк, твои духи, бесстыдную манеру выражаться.

– Кто дал тебе эту бумагу? Откуда ты взяла ее? Не сомневаюсь, ты бы всей душой пожелала бы что-нибудь сделать мне, чтобы уничтожить, – высказалась Айме со свирепой насмешкой.

– Ты уничтожена своими поступками и действиями. Зачем ты пришла на суд? Почему так пишешь Хуану, когда цена моей жертвы перечеркнула твое прошлое?