Дара. Анонимный викторианский роман

Я совершенно не ожидал того, что произошло, хотя надо признаться, что до этого случая весь мой опыт в таких делах сводился к общению с женой. А Мод, когда я на нее забирался, вела себя безмятежно, как пасущаяся на лугу корова.

До того времени, как я повстречался с Мод, вся моя жизнь была ограничена фермой, где я работал с раннего утра до поздней ночи. Земля у нас была, но ни средств, чтобы ее как следует обрабатывать, ни скота, чтобы использовать ее под пастбище, — не было. Год за годом мы влачили полуголодное существование, но не опускали руки, и поголовье нашего стада постепенно росло.

Так что возможностей повидать свет или познакомиться с девушкой у меня было немного. Мне было уже девятнадцать лет, когда я в первый раз пошел на танцы, да и то это произошло по чистой случайности.

Как-то раз я отвозил стог сена одному фермеру, который жил милях в двадцати от нас, и едва я отправился в обратный путь, как у моей телеги сломалась колесная ось. На починку оси потребовалось три дня, и на третий вечер меня пригласили на танцы, где я и познакомился с Мод. Она очень терпеливо отнеслась к моему полному невежеству в танцах. Поначалу я танцевал ужасно неуклюже, но у меня есть чувство ритма, видимо, врожденное, и я довольно быстро уловил что к чему. Выпив перед танцами изрядное количество сидра, я довольно быстро перестал смущаться и вскоре уже чувствовал себя своим в этой незнакомой компании.

Мод быстро перешла к делу — она предложила мне выйти на улицу подышать свежим воздухом: после трех или четырех танцев мы оба успели вспотеть. Я не был приучен к алкоголю, и сидр подействовал на меня довольно сильно — я лишь смутно помню, что Мод расстегнула мои бриджи и направила в себя мой член. Так я в первый раз узнал женщину. Впрочем, хотя я и знаю, что это произошло, но совершенно не помню как.

На следующее утро я проснулся с разламывающейся головой и отправился домой, совершенно не думая о Мод и о том, что между нами произошло прошлой ночью. Если не считать того, что она — крупная, полная девушка лет восемнадцати, я не мог припомнить ни одной черты ее лица и наверняка даже не узнал бы ее, если бы повстречал на следующий день. Господь милосердный сказал: «Бери, что пожелаешь, но плати за это». И поверьте, с тех пор мне пришлось очень дорого платить за это развлечение.

Спустя три месяца у нас на ферме объявились ее взбешенные родители, которые объявили, что я сделал их дочери ребенка. Мои добродетельные отец и мать, немного оправившись от шока, который они пережили, узнав такую новость, подробно расспросив, как это произошло, заверили родных предков Мод, что я поступлю, как подобает мужчине, и женюсь на их дочери.

Потрясенный и сбитый с толку неожиданными последствиями события, которое уже почти стерлось из моей памяти, я стоял как в воду опущенный не в состоянии осознать того, что они говорят.

Эта толстая, неповоротливая девушка была мне абсолютно чужой, а наши родители всерьез обсуждали дату и место свадьбы, на которой Мод станет моей женой. Женой, с которой мне предстоит делить интимные радости брака до конца моей жизни. Все это было похоже на ночной кошмар, от которого хочется поскорее очнуться и наконец убедиться, что это всего лишь сон.

Я обратился к дяде Эндрю, брату моей матери, надеясь, что он, всегда такой мудрый и рассудительный, сможет предложить какое-то другое решение этой проблемы, но все было тщетно. Он сидел перед камином, понурив голову, не принимая никакого участия в обсуждении деталей свадьбы и глядя в огонь, как будто языки пламени, лизавшие свежие бревна, интересовали его значительно больше, чем все эти разговоры. Своего дядю Эндрю я уважал и доверял ему больше всех на свете. Он был для меня источником знаний о мире, он дал мне то образование, которое у меня было, он научил меня ценить хорошие книги и отыскивать мудрость, упрятанную под их обложками. Хотя тело его было сломлено болезнью легких, часто прорывавшейся наружу приступами кашля, он не щадил себя, стараясь научить меня всему тому, что сослужило мне потом добрую службу.

Я безгранично верил ему — именно поэтому я от корки до корки прочитывал каждую книгу, которую он мне давал, и усердно учился под его руководством — но в эту минуту, когда я так нуждался в помощи и поддержке, он оставался безмолвным и отчужденным.

Я не знал, что подумать. Неужели этот человек, который любил меня так, как если бы я был его родным сыном, оставлял меня на произвол судьбы — судьбы, слишком ужасной, чтобы я мог в нее поверить?

Только после свадьбы, когда ко мне вернулись самообладание и холодная рассудительность, я понял, что у него не было никакой возможности предотвратить эту, с самого начала не сулившую ничего доброго, свадьбу. Много недель спустя он объяснил мне, что каждый из нас должен нести ответственность за свои поступки, и то, что я в тот момент был пьян, ровным счетом ничего не меняет. Теперь я понимаю, что неважно, пьяным я был или трезвым, — я сам погубил себя, когда взял то, что мне предлагали.

Незадолго до свадьбы я встретился со священником, которому предстояло исполнить обряд венчания. К моему удивлению, он просто обругал меня, не предоставив мне даже возможности защищаться. Он обзывал меня блудливым псом и прелюбодеем, и это еще не самые неприятные из тех определений, которыми он меня наградил. Распаляя себя все больше и больше, он сообщил мне, что я аморальный, беспринципный, растленный и прогнивший насквозь человек, жалкий грешник, которого Господь никогда не простит. Он потребовал, чтобы я ради спасения своей души встал рядом с ним на колени и вместе с ним молился об избавлении, о том, чтобы после смерти избежать геенны огненной.

Он говорил так мощно и убедительно, что я почти поверил ему и, сильно обеспокоившись судьбой своей души, обратился к дяде Эндрю, надеясь, что он успокоит меня, изложив мне более просвещенный взгляд на мой так называемый «смертный грех».

Когда я передал ему все, что мне говорил священник, он так расхохотался, что у него начался припадок кашля и я начал серьезно опасаться за его рассудок и здоровье. Прошло не меньше получаса, пока он сумел восстановить дыхание и румянец вернулся на его лицо, которое во время припадка смертельно побледнело.

— У тебя вид, как у побитой дворняги, — пояснил он. — Ты меня разочаровываешь, Элмер. После всего, чему я тебя все эти годы учил, после всех наших философских бесед ты можешь позволить какому-то демагогу в подряснике расстроить тебя и наполнить твою душу неуверенностью и беспокойством? — Но, видно, у меня было такое страдальческое выражение лица, что он смягчил тон. — Ладно, сейчас я тебе все вкратце объясню. Бог дал тебе член, чтобы ты мог трахать женщин, так же, как он дал тебе рот, чтобы ты мог есть. У всего на свете есть свое место и предназначение. — Он стоял передо мной, подняв палец, чтобы обратить мое внимание на то, что он сейчас скажет. — По жилам любого живого существа бежит то, что я называю жизненной силой. Организм изливает ее в каждом своем поступке. И не вздумай говорить глупости и называть ее чистой или нечистой — эти слова ничего не значат! Эта сила рассеивает свою энергию, реализуясь в бесчисленном количестве форм, и ни об одной из них нельзя сказать просто «вот это хорошо, а вот это плохо». В этом мире нет ничего абсолютного. Это глубоко личное дело каждого из нас, сколько этой жизненной силы он употребит на что-то, что сидит у него в голове. И, поверь мне, мы лишь в очень малой степени можем контролировать то, что творится в наших мозгах. Разум человека — это такая же тайна, как и все остальное во Вселенной. И к твоим священникам это относится в такой же степени, как и ко всем прочим. Одному Господу известно, что происходит у них в голове, когда они не заняты тем, что внушают нам, что мы должны делать, а чего делать нельзя. Готов поспорить, что у них бывает ничуть не меньше постыдных помыслов и устремлений, чем у тебя или у меня. А возможно, что и не одних только помыслов. Так-то вот, мой мальчик.