Виктория Борисова - Обычные суеверия

Крепкий сорокалетний мужчина за один день превратился в старика. Волосы его поседели, руки стали дрожать. В тот день он не пошел домой — видеть комнату, где недавно была Бабелин, кровать, на которой она спала, ее платья, кукол, шкатулку с рукоделием было невыносимо. До вечера Фриц бесцельно кружил по городу, а потом пошел и мертвецки напился. Так было и на следующий день… и на следующий…

А вскоре кто-то донес, что Фриц Вебер в кабаке за кружкой громко возмущался тем, что должен выплачивать непосильные издержки наряду с обычными горожанами.

Его вызвали в ратушу и заставили просить прощения. В свое оправдание провинившийся нашел сказать только одно — он был вне себя от горя и не помнил, что говорил.

На службу он так и не вернулся. Темным осенним вечером, возвращаясь домой, поскользнулся и упал с моста в реку. Труп, страшно распухший и обезображенный, нашли только через несколько дней… Были, конечно, подозрения, что бывший палач впал в страшный грех самоубийства, но, поскольку прямых свидетельств не было, его все-таки похоронили в освященной земле.

Уже зимой, незадолго до Рождества, отец Иоганн Бинсфельд принимал последнюю исповедь очередной осужденной — жены пекаря Марии Лемп. Женщина призналась, что неоднократно подмешивала в хлеб отраву из волшебного пузырька, данного ей дьяволом на шабаше, и уже много людей умерли от этой порчи.

Входя в камеру, духовник привычно осенил себя крестным знамением и провозгласил:

— Возрадуйся, грешница! Смиренно прими наказание, ибо краткая боль избавит тебя от вечных мук. Радуйся, что тебя схватили и осудили. Ты избавишься от демона, терзающего тебя, и, может быть, обретешь спасение души… Ради божественного милосердия покайся теперь во всех грехах, расскажи без утайки о вреде, который ты успела причинить.

Женщина застонала и чуть приподнялась с пола. Зазвенели цепи, сковывающие ее по рукам и ногам.

— Я ни в чем не виновна, святой отец, — тихо сказала она. Видно было, что каждое движение, каждое слово причиняет мучительную боль.

Отцу Иоганну это совсем не понравилось.

— Зачем же ты призналась? Как тебе не совестно! — устыдил ее священник.

— Посмотрите на мои ноги, святой отец! Они переломаны!

— Ах, ты не желаешь раскаяться? Значит, я не нужен тебе. Так подыхай же, как собака, без исповеди и святого причастия! Отправляйся к дьяволу, которому ты всю жизнь служила! — крикнул почтенный священнослужитель и в раздражении так сильно топнул ногой, что оцарапал лодыжку о ржавую железную скобу, к которой крепились кандалы несчастной.

Домой он вернулся в плохом настроении, а уже на следующий день нога так посинела и распухла, что отец Иоганн не смог встать с постели. Послали за лекарем, тот сделал кровопускание по всем правилам медицинской науки, но больному лучше не стало.

В бреду он то богохульствовал и ругался, то шептал молитвы на латыни. Через неделю скончался от антонова огня. Перед смертью он ненадолго пришел в себя, и экономка еще долго вспоминала, как по лицу отца Иоганна катились крупные слезы.

— Там огонь, Эльза! Негасимый огонь… Я видел его. А теперь я иду туда навечно… — прошептал он.

В ночь перед Рождеством судью фон Шнеевейса разбил жестокий апоплексический удар. Он прожил еще полтора года, пуская слюни, марая простыни и мыча что-то невнятное, пока не скончался в жаркий летний день, подавившись собственным языком. Граф Пургшталь все так же продолжал навещать его молодую жену по воскресеньям. Благородный человек, он так сочувствовал горю бедной женщины!

Видать, его сочувствие привело к тому, что спустя полгода после смерти мужа кроткая белокурая Эдельберта родила мальчика. Ребенок унаследовал имя и состояние судьи и орлиный нос и рыжие волосы графа.

Атенштадт окончательно проигрался в карты. После того как охота на ведьм мало-помалу пошла на убыль (курфюст баварский Людвиг, обеспокоенный, что, если так пойдет и дальше, в городе Аугсбурге не останется ни одной женщины, распорядился запретить допросы под пыткой в своих владениях и давать каждому оговору формальный ход), денежный ручеек, питающий пагубную страсть, стал иссякать. А денег, как назло, требовалось все больше — в игре пошла сплошная черная полоса.

Пришлось продать дом, чтобы покрыть хотя бы часть долгов. Атенштадт потерял место в магистрате, почет и уважение соседей и друзей, но влечение к азартным играм не оставляло его. Когда жители Аугсбурга стали шарахаться от бывшего помощника судьи, как от зачумленного, он бежал в портовый город Гамбург, где всегда немало ошивалось пришлого люда.

Там Атенштадт вскоре опустился окончательно. Вряд ли кто-нибудь из прежних знакомых сумел бы узнать почтенного члена судейской коллегии в грязном оборванце с лихорадочным блеском в глазах. Он стал завсегдатаем притонов в порту, где игра нередко заканчивалась потасовкой, а то и ударом ножа.

Как раз накануне праздника Воскресенья Христова, когда все добрые христиане приходят в храм, дабы очиститься от грехов, в таверну «Старая черепаха», где в это время шла азартная игра, пришел высокий бледный господин, одетый во все черное. Не говоря ни слова, он сел за стол и бросил перед собой горсть золотых монет.

Все, кто был в тот час в таверне: пьяные матросы, раскрашенные портовые шлюхи, пронырливые личности неопределенного рода деятельности, сам трактирщик — потом говорили, что при виде странного гостя почувствовали необъяснимый страх. Даже собака забилась в угол и тихо скулила. Никто не осмелился подойти и заговорить с незнакомцем.

Атенштадт сидел в углу и тянул из кружки кислое пиво. Как раз вчера он снова проигрался в пух и прах. Будь проклята эта полоса невезения… Он завистливо косился на золото, призывно блестевшее при свете тусклой сальной свечки, но подойти не смел. Когда незнакомец обернулся, Клаус вздрогнул от неожиданности.

— Эй ты! Сыграем?

— С радостью, милостивый господин! Но мне нечего больше поставить…

— Если выиграешь, заберешь все это. А если нет — пойдешь со мной.

Усилием воли Атенштадт подавил внутреннюю дрожь и сел к столу.

— Сдавай! — незнакомец протянул колоду.

Сердце радостно затрепетало в груди бывшего судейского чиновника.

За время, проведенное в притонах, он научился некоторым маленьким хитростям. Этот странный господин, похоже, ничего не смыслит в игре, а золото — вот оно! Неужели наконец-то настал долгожданный миг удачи?

Пока Клаус тасовал и сдавал карты, руки слегка дрожали от возбуждения. Вот так… Так… И так… Открыл свои карты, побледнел и закусил губу до крови.

Он ушел с бледным незнакомцем в черном, и больше его никто никогда не видел.

Писец Йозеф Шнайдер пропал из города в ту же ночь, когда Доденхайм умер в застенке. Что с юношей стало дальше, никто не знал…