Линда Миллер - Флибустьер

- Ты присоединишься к нам? - чуть позже вечером спросил Дункан у Лукаса, когда они с Бидлом и несколькими другими членами команды собрались в кабинете. Алекс отсутствовал, на что все обратили внимание.

Лукас вздохнул. Его лицо было омрачено печалью, но сам он был крепок разумом, телом и духом, и горе отступало, хотел он того или нет.

- Присоединиться к вам? - откликнулся он. - Но у тебя нет корабля, брат. Конечно, ты мог бы переоснастить «Нортумберленд» и плавать на нем, если бы не позаботился устроить для нас такое зрелище.

Дункан отхлебнул бренди из бокала, который налил себе, старательно избегая взгляда Фиби. Тем не менее, он прекрасно знал, что она здесь, стоит возле камина, наблюдает за ним, сложив на груди руки, и ее хитрый умишко вертится как крылья ветряной мельницы.

- Эту неуклюжую лохань? Управлять китовой тушей и то легче. Кроме того, англичане с первого взгляда признали бы в ней свое имущество. - Он отхлебнул еще бренди - так, чтобы Фиби видела: ему это нравится. - Однако ты прав, нам нужен корабль и он будет у нас.

- Откуда? - спросил Лукас с подчеркнутой рассудительностью, поднимая брови.

Дункан забыл, как раздражал его старший брат своим стремлением копаться в мелочах.

- Ну, черт возьми, - ответил он раздраженно, - украдем. А ты думал, что я приплыву на лодке в Чарльстонскую гавань и дам заказ на клипер, специально предназначенный для пиратства и бунта?

Лукас вскочил на ноги: - Я не стану участвовать в грабежах! Дункан издал страдальческий вздох.

- Садись, - ответил он. - И прибереги мораль для нашего доброго друга-подстрекателя, преподобного Фрэнкса. - Он сделал паузу, чтобы удостоить вежливым кивком священника. - Так каково твое решение, Лукас?

Старший сын Рурков запустил пальцы в темные волосы.

- Боже мой, Дункан, мы не более шести часов назад похоронили отца, а ты уже думаешь о захвате кораблей!

- Я буду оплакивать отца в одиночестве, - сказал Дункан спокойным голосом, в котором, тем не менее, скрывалась угроза. - К сожалению, война продолжается. Я намереваюсь сражаться до победы нашей или англичан. Ну же, Лукас, чью сторону ты принимаешь?

Лукас колебался. Слишком долго.

Дункан подался вперед в своем кресле, со стуком поставив бокал на стол.

- Неужели? - вымолвил он. - Неужели ты такой толстокожий, Лукас, что продолжаешь поддерживать тори, хотя они отобрали у тебя землю, без суда бросили в тюрьму и убили твоего отца?

Лукас дышал глубоко и часто. Он побледнел, на его лбу выступил пот, но Дункан хорошо знал брата несмотря на внешние признаки страха, Лукас не испугался. Он разозлился.

- Все это было несправедливо, - выплюнул он, бесстрашно встречая взгляд Дункана. - Но этого следовало ожидать, если один из членов семьи стал преступником, желающим свергнуть законное правительство!

- Законное правительство?! - прохрипел Дункан. - Ты полагаешь, это законно арестовать старика за грехи сына? Боже мой, Лукас, если ты действительно веришь в подобную ханжескую чушь, тогда мне страшно за нас всех.

- Черт возьми! - воскликнул Лукас, вскакивая на ноги. - Кого мне винить за смерть отца короля, защищающего свои законы? Или тебя, Дункана, нарушающего их с такой самоотверженностью?

На комнату опустилась зловещая тишина, заглушая все звуки.

В конце концов ее нарушила Маргарет Рурк, стоявшая в дверях кабинета.

- Вы, оба, попридержите языки, - сказала она. Маргарет была стройной и хрупкой в траурном одеянии, ее нежное лицо побледнело от горя и напряжения, которым она старалась сохранить свое достоинство. - Дункан, ты заявляешь, что любишь свободу, но на самом деле ты одержим страстью к авантюрам и ради них способен поставить на карту все, в том числе и свободу, которую ты так неумеренно восхваляешь. Ты бы стал настоящим пиратом, если бы не подвернулась идея, за которую можно сражаться. А ты, Лукас, сказал такое, чего многие мужчины никогда не простили бы, даже любящий брат.

Широкие плечи Лукаса поникли, словно мать ударила его. Дункан тоже смутился, но старался этого не показать.

- Так ты думаешь, - настаивал он, устремив испепеляющий взгляд на брата, - что отец погиб из-за меня?

- Я не знаю, - ответил Лукас. Затем, ни на кого не глядя, резко повернулся и вышел из комнаты.

В тот вечер больше никто не говорил о захвате кораблей.

Филиппа осталась на каменной скамейке в уединенном уголке сада, тихо рыдая. Алекс следил за ней, стоя чуть поодаль, желая утешить ее, но не зная как, и проклиная себя за свою беспомощность?

Должно быть, Филиппа услышала что-то или почувствовала его присутствие, хотя он держался в тени. Она подняла голову, шмыгнула носом и окликнула его по имени.

Алекс подошел к ней, как обычно неуклюжей и медленной походкой из-за костыля и маленьких скользких камешков и разбитых ракушек, которыми была вымощена тропинка. От попыток удержаться на ногах и не унизить себя, повалившись к ее ногам, у него на верхней губе выступил пот.

- Посидите со мной немножко? - Это была просьба, а не приказ. Филиппа похлопала по скамейке рядом с собой.

Алекс не двинулся с места.

- Ваш отец был прекрасным человеком, - сказал он.

Это было все, на что он оказался способен в данных обстоятельствах. Мир был окрашен для него черной краской, в нем царили коварство и несправедливость, уродство и боль. В сущности, он завидовал Джону Рурку, нашедшему спасение в смерти.

Филиппа снова шмыгнула носом. Ее лицо заливал лунный свет. Даже с покрасневшими глазами и распухшим от слез носом, она выглядела очень красивой.

- Да, - сказала она тихо. - Как вы.

Алекс внутренне содрогнулся, как будто она пронзила его пикой.

- Нет, - возразил он отрывисто. - Джон совсем не похож на меня. Что вы теперь будете делать, Филиппа?

- Делать? - Ее серые глаза расширились, и он увидел, что густые темные ресницы блестят от слез. - Наверно, сперва буду очень долго плакать. Я буду всегда скучать по отцу, и, наверно, мысли о нем еще долго будут причинять мне боль. Но потом, конечно, стану жить дальше. В конце концов, именно этого он бы хотел от меня.

Прошло несколько неловких мгновений, прежде чем Алекс смог заговорить. Перед ним была почти девочка, изящная и хрупкая, и все же храбрости в ней было больше, чем у него даже в лучшие времена. Он чувствовал горько-сладкую тоску каждый раз, как видел Филиппу или только думал о ней, но не был способен произнести ее имя вслух.

Он стоял во тьме и дрожащей рукой опирался на проклятый костыль. Он влюбился в Филиппу в какой-то несчастный момент после ее появления на Райском острове и вдобавок знал, что сам тоже ей небезразличен. Мысль жениться на Филиппе, каждую ночь лежать с ней, поглощала его, наполняла желанием.

Но он был калекой. Брак с такой женщиной будет уродлив, она заслуживала в мужья человека, который бы мог бы защитить ее, дать ей средства к существованию, обучить ее удовольствию...