Максим Исаев - Оживление

Все, наверное, очень просто - ведьма хочет превратить меня в своего паука, и уже отправила меня сюда, на серый чердак, где я буду собирать ей корм на зиму, ловя в сеть и усыпляя вначале мелких насекомых, потом крыс, собак и людей. Место тут подходящее, и мяса будет много, особенно осенью, когда в общежитии люди много едят и готовят, и полно жирных мух, слетающихся на запах.

Согласитесь, паутина - изящное изобретение, полное симметрии и гармонии. Мало кто смог бы с таким искусством так точно откладывать хорды между радиусами, уходящими в дальние углы чердака. Причем сплести одну паутину - это еще ничего, главное - расположить ее на наиболее оживленных траекториях движения добычи, а вот это уже занятие, достойное гроссмейстера. Надеюсь, я оправдаю высокое доверие своей покровительницы, ведь по шахматам у меня был почти первый разряд!

Существо в углу зашевелилось и прошипело:

- Дай водки, козел!

А вот и первая рыбка! Уж больно дурно пахнет. Не буду ее брать, дождусь лучше скрипачку. Я с отвращением поднял эту вокзальную грязь, подтащил к лестнице и спустил ее вниз, чтоб меньше воняло. Надо скоро сматываться, а то она припрется сюда с дружками, связываться с ними нет никакого желания. Да, в холод все-таки плохая охота. А скрипачка, наверное, сейчас на уроке сольфеджио. Я спустил штаны и с наслаждением облегчился прямо на середину чердака. Быстро все-таки привыкаешь к новым условиям! Еще несколько дней назад я лежал в горячей ванне и слушал урчание воды, падающей в белую пену, а сегодня рядом со мной лежит какая-то нечисть, и сам я кладу кучи на пол, как собака. А Вы готовы к переменам? Как-то проснувшись, Вы узнаете, что кто-нибудь умер, и Ваша жизнь кончается, или, придя с улицы, оказываетесь перед открытой дверью Вашей обчищенной квартиры, или, выйдя из магазина, обнаруживаете, что Вашей машины, которую Вы так упорно втискивали между двумя другими, уже нет.

Все, что было со мной до прошлой недели, казалось мне таким далеким и чужим, что дотронуться до той жизни было уже невозможно, и я ощущал теперь на своих пальцах только пыль этого вонючего чердака.

Хорошо все-таки, что сегодня не так холодно. Вскоре я добрался до Белорусского вокзала и нашел свободную лавочку у ног великого пролетарского писателя. Я еще помнил, что неделю назад мимо этого места ночью прекрасная дама с длинным развевающимся позади шлейфом скакала на белой лошади и улыбалась своему влюбленному попутчику, затянутому в черный костюм. Кто были эти люди? Я только чувствовал, что здесь, у вокзала, со мной должно произойти что-то важное, какая-то встреча, встреча с судьбой, встреча с девушкой, и потом моя жизнь изменится и все встанет на свои места. Проклятая ведьма, я тебе отомщу!

Закрыв глаза, я принялся обдумывать эту идею. Сразу пойти на ипподром было бессмысленно, там пропускают только во фраках и на черных лимузинах, а ночью сторож просто подстрелит меня, как собаку. А с ипподрома в центр одна дорога мимо Горького, так что здесь ее можно поймать точно. Только когда? Вряд ли она ездит каждую ночь. Но мне придется ждать ее до конца, что еще делать? Мысль увидеть ее и хотя бы помыться засветилась в моей голодной душе яркой звездой. Я представлял, как она сойдет с лошади белым весенним ветром и поцелует меня горячими губами. Все сразу станет хорошо, я найду работу, буду много получать, снова увижу родственников и друзей, и этот кошмар, наконец, прекратится. Я так размечтался, что забыл обо всем на свете, и когда кто-то толкнул меня в плечо и крикнул в ухо:

- Сматывайся, менты с облавой! - я не придал этому никакого значения и продолжал мечтать. Вот я беру нож и отрезаю себе ломоть бородинского, затем намазываю его маслом и посыпаю сверху солью, потом еще и еще, пока буханка не кончается, а рядом лежат еще целых три буханки, и еще есть деньги, чтобы пойти и купить сколько угодно этого мягкого и тяжелого черного хлеба с маслом. А потом мы сразу едем в Париж, и там нам дают вначале по стаканчику красного вина, какое-нибудь "Шато де ...", а потом тарелку с нарезанными французскими булками с хрустящей корочкой, или мы просто идем по улице и едим их эти длинные батоны один за другим, один за другим. А после Парижа сразу едем в Венецию, на карнавал, я наряжаюсь в костюм мушкетера, а она - в костюм миледи, и вот мы уже на балу, кругом свечи, вспыхивают петарды, фейерверк озаряет небо, салют сыпется на крыши и в воду, и все загорается и сияет, и все такое вкусное и приятное, как прозрачный разноцветный мармеладик...

Мармеладик прервался от резкой боли в колене. Передо мною стояли три милиционера с дубинками, рядом - фургон с решеткой.

- Вставай, говно, - спокойно и даже ласково сказал один милиционер, безусый мальчик лет восемнадцати с хорошей улыбкой, и со всего размаху стукнул меня дубинкой по руке. От удара я упал в грязь. Везет мне на этих милиционеров! Второй милиционер, с усиками и потолще, пнул меня сапогом по почкам.

- Вставай, кому говорят, развелось вас тут как крыс. - Они терпеливо наблюдали, как я подымаюсь на ноги. Внутри меня все сжалось и не давало вдохнуть. Милиционеры подтолкнули меня к открытым дверям фургона и пихнули внутрь. Я не успел даже ничего сказать. В фургоне на полу уже лежало несколько тел, в основном без движения и без звука. Я прислонился к стене. Дверь хлопнула, и машина тронулась. Выхлопные газы шли внутрь, как в немецкой душегубке. Я вспомнил, как из такой душегубки спасся только один мальчик, который, когда пошли газы, смог пописать на свой носовой платок, приложить его к лицу, потом очнуться в горе трупов и выползти наружу.

Сквозь рев мотора я слышал обрывки разговора в кабине, один из милиционеров ругался, что он опять попал в наряд по уборке территории, оказывается, завтра на вокзал приедет главный, и всех бомжей приказали увезти куда-нибудь подальше. Кто был этот главный, я не понял. Зато я вспомнил рассказ одной своей бабушки, как, оказывается, легко навели порядок в Москве в двадцатые годы - а то по улицам стало невозможно ходить - сплошные проститутки, бандиты и бездомные. А порядок навели очень просто - организовали на заводах рабочие дружины, они прошли по всему городу, и всех отправили строить Беломорканал.

Примерно через час машина остановилась. Дверцы отворились, и милиционеры принялись выбрасывать тела на улицу. Место было тихое, какой-то безлюдный парк. Разбросав добычу по снегу, уборщики территории потренировались в искусстве палочных ударов до тех пор, пока слегка не притомились. Мне повезло, я насчитал не себе ударов десять, не больше. Наконец, старший сказал:

- Ну что, пора обедать?

- Да, погнали пожрем, что-то так жрать захотелось, щас как нажремся! долго выражал свою мысль молодой боец, добивая последнего бомжа, поправляя разгоряченной рукой свой вспотевший чубчик и убирая дубинку. Хлопнули дверцы, и фургончик растворился в синей дымке. Я поднялся из холодной растаявшей весенней жижи, выплюнул выбитый зуб и поплелся к выходу из парка.