Константин Николаев - Брачный сезон, или Эксперименты с женой

- Я сама из облепихи гоню, - похвасталась Мария Антоновна, заметив мой растерянный взгляд.

- Сколько ж там градусов?

- А мне говорили, что вы не пьете...

- Ни капли, - пришлось согласиться мне.

Этот ответ почему-то взволновал Марию. Она тихонько вздохнула и благодарно улыбнулась:

- Я так и знала. Вы ж учитель. Я ведь с мужем именно из-за этого самого развелась. Из-за водки... Такой уж он был зверюга, что не приведи господь. Вылитый Володька.

Я с сомнением оглядел стены комнаты. Синтетический ковер, бра, часы... Так, постойте, а это что же такое? Над двуспальной кроватью, где Мария Антоновна, явно в одиночестве, проводила ночи, висел портрет симпатичного мужика в летной фуражке. На зверюгу - да и на Володьку - он похож не был. Мадам Еписеева уловила этот мой взгляд и с готовностью объяснила:

- Вы, наверное, думаете, что это и есть мой муж? Нет, этого я из журнала вырезала и отдала увеличить. А Володьке сказала, что это его папа. Был, мол, летчиком. Разбился на испытаниях. Насмерть. Даже могилы не осталось...

Видя мое недоумение, она пригласила:

- Ну, прошу к столу.

Я замешкался и вспомнил о цветах, которые все еще увядали у меня под мышкой.

- Куда бы их пристроить? Это вам, Мария Антоновна.

Она одарила меня странным взглядом и достала из буфета стеклянную вазочку.

- Мне так давно не дарили цветов, - пробормотала вдова летчика-испытателя и двинулась по направлению к кухне. - Я воды налью, а вы пока устраивайтесь.

Да, ради такого взгляда стоит иногда разориться на цветы. Даже на "японские хризантемы".

А где, кстати, сам хулиган Еписеев? Небось, хулиганит? Хорошенькое же будет дельце, если он обнаружит в собственной квартире собственного же классного руководителя. Представляю его рожу. Надо будет, кстати, поинтересоваться у Маши, где ее чадо. И выпить с ней на брудершафт - хотя бы и облепихи, - а то ни в какие ворота: все "Мария Антоновна" да "Арсений Кириллович".

Я плеснул желтоватой водицы в хрустальные стаканы и потянулся за огурчиком.

- Сама солила! - раздалось над моим плечом.

От неожиданности я отдернул руку.

- Да вы кушайте, кушайте, не стесняйтесь, - продолжала Мария Антоновна, - у меня тридцать банок насолено...

Хрустнув огурчиком, я поднял стакан с облепихой и предложил:

- Мария Антоновна, давайте-ка на "ты".

- Ой, - смутилась она, - да как же я вас называть-то буду?

- Очень просто, как все - Сеня...

Мы чокнулись, выпили кисловатого напитка, и я во второй раз ощутил прикосновение ее красных губ. Легкое дуновение на щеке, словно муха пробежала. Я на мгновение замер, но тут же очнулся и опасливо покосился на неплотно прикрытую дверь. А вдруг в прихожей притаился хулиган Еписеев? Самое время задать тревожащий меня вопрос.

- Мария... То есть, тьфу, Маша, а вы... то есть ты, не знаете, где сейчас твой сын? Я ведь, собственно, его проведать заглянул. Как классный руководитель...

Хозяйка глянула на меня и с размаху шлепнула мне в тарелку горку салата.

- Да гуляет... А вы... ты разве к нему пришел? Я думала, ко мне...

Маша понурилась. Она подлила в стаканы облепиховой воды. Мы снова чокнулись и молча выпили. После чего я объявил:

- К тебе, к тебе! Или ты думаешь, что хулиганы едят конфеты и нюхают цветы?

- Ну вот, уже и хулиганы. А сам Володьку на собрании хвалил.

И что теперь делать? Сказать, что я ошибся? Вот из подобных ситуаций и возникает вранье, в котором нас так любят обвинять женщины. Впрочем, это будет вранье во благо. Хорошая она женщина, хоть и насолила тридцать банок огурцов. Огурчики, однако ж, недурны. Хрустят.

- Ты же понимаешь, - ухватив еще один огурец, соврал я, - что все эти похвалы несколько преувеличены.

- А зачем же ты тогда... - начала было мадам Еписеева.

Но я ее перебил:

- Из-за тебя. Тебе ведь было приятно?

Мадам Еписеева зарделась, словно лакомилась не облепиховой безделицей, а по меньшей мере портвейном. И бухнула мне в тарелку новую порцию салата.

- Да, - она вонзила ложку в салатную пирамиду. - Если хочешь знать, я к тебе уже давно приглядываюсь...

- Это с какой же целью?

- Просто так. Может, жалко мне тебя. Какой-то вы, Арсений Кириллович, неухоженный. Заботливой женской руки не чувствуется...

Вот это новость! Ну да, живу я один. Ну и что с того? Неухоженным меня еще никто не называл. Разве что Рыбкин. Кстати, как он там? Даже интересно...

Внезапно дверь распахнулась и на пороге возник взлохмаченный хулиган Еписеев.

- Мать, похавать чего-нибудь есть? Голодный как собака... - Тут его глаза остановились на мне. Владимир тихо присвистнул и подхалимски улыбнулся. - Здравствуйте, Арсений Кириллович.

Я вжался в диван. Разом заалевшая мадам Еписеева начала оправдываться:

- Вот, Арсений Кириллович мимо бежал, да и заглянул к нам на минутку. Проведать, как ты тут живешь. Посмотреть твою комнату. Хватает ли тебе света в рабочем углу... А то, может, из-за этого и двойки, - добавила Маша виновато.

- Колобок, блин, какой-то. Бежал - не добежал. - Еписеев отодвинулся в коридор.

Мне оставалось только встать и осмотреть комнату хулигана. А также измерить уровень освещенности в его "рабочем углу".

Дверь с черепом скрипуче открылась. Я наугад шагнул. Под ногой звякнула какая-то железяка. Вот ведь вляпался в историю! Владимир протянул руку куда-то в зашкафную щель, и "детская" озарилась.

Прямо под моими ногами лежал глушитель от мотоцикла. Чуть поодаль сгрудилось промасленное тряпье. За ним маячила лежанка с ворохом вечерних туалетов хулигана Еписеева. Еще дальше размещался стол, заваленный металлоломом, сквозь который кое-где проглядывали несвежие пятна школьных тетрадей. И наконец, имелось окно, подоконник которого был заставлен пивными бутылками.

Я бросил взгляд на стены, задрапированные плакатами. С одного на меня уставилась чья-то рожа с высунутым языком. Если бы не язык, рожа была очень похожа на мое отражение в зеркале через пять минут после нападения собратьев Еписеева в Катькином дворе. Но сейчас я был загримирован Мариниными тенями.

- Может, ему света не хватает? - нарушила молчание Маша.

- Этого-то как раз хватает, - мрачно ответил я.

С кухни донеслось чавканье. Хулиган Елисеев приступил к вечерней трапезе.

- Да ты не бойся, - успокоила Маша. Но почему-то шепотом. - Сильно он тебе досаждает? На уроках-то?

- Ну что ты, - опять соврал я. - Не больше, чем все остальные, - тут я соврал совсем чуть-чуть.

- Управы на него нет, - грустно заметила она и взмахнула пергидролевыми волосами. - Я уж пробовала... Да что поделаешь, без мужика-то в доме? Разве что этот, летчик...

- Да, - согласился я, - от летчика проку мало...

В комнату вошел Владимир.

- Ну что, шмон закончен? Хватает мне света?

- Вполне...

- Ну ладно, мне уроки надо делать, - бесстыдно заявил он и ехидно добавил: - Литературу.