Антон Дубинин - За две монетки

— Вставай, нужно идти, — по-французски обратился к нему Гильермо, сам себя ненавидя. Голова Марко мотнулась — не то согласно, не то в попытке ее приподнять. Больше ничего не произошло.

Гильермо попробовал поднять товарища — и едва не свалился сам. Положение спас Роман, который, к счастью, мучился сент-эксовским комплексом ответственности за тех, кого приручил; отодвинув Гильермо, он склонился к помирающему низко-низко, к самому его лицу… и что-то такое быстрое, неуловимое там произвел, отчего Марко вскрикнул и сделал попытку вскочить, попытку, которая ни за что не удалась бы, не поддержи его Рома и Гильермо с двух сторон. Тихий ангел Тома собрала в пакет пустые бутылки, мятые салфетки, искала стаканы. Зинаида пыталась помочь, но ничего не видела, потому что из эстетических соображений не надела на гулянку очки, а без них, как выяснилось, ориентировалась в сумерках с трудом.

Андрюха был малопригоден в качестве помощника, зато он мог идти сам, что по нынешним смутным временам уже достижение. Одной рукой он стискивал в кармане штанов драгоценную кассету с «Битлами» — сокровище, подаренное ему Марко в некоторый неопределенный момент пьянки, миг полной любви и интернационального понимания, когда Андрюха, кажется, пел ему Высоцкого про скалолазку, а Марко, кажется, подпевал — о да, подпевал по-русски, от чудодейственного коктейля обретя дар Пятидесятницы, иначе не скажешь. Наушники болтались на шее Томы, это тоже, кажется, был подарок. О том, не подарил ли он кому-нибудь и плеер заодно, Марко будет думать только завтра, и то не с утра. Пока все, что он мог, — это слабо перебирать ногами, одной рукой обхватив за пояс Романа. Вторую его руку Гильермо закинул себе за шею. Совсем немного осталось, совсем немного, потом можно будет расслабиться, потом он позволит себе почувствовать себя так скверно, как оно того стоит. Главное было — ни на миг не закрывать глаза, лучше даже не моргать, потому что тогда адская крутилка становилась стремительной, будто он попал на винт стиральной машины, а роскоши разъезжаться по швам Гильермо сейчас не мог себе позволить.

— Que maudit soit la guerre… Марко, черт вас дери, ногами двигайте…

— Клянусь, — промямлил Марко, рывком выпрямляясь и взмахивая руками, как подстреленный.

— Что?

— Клянусь, что… больше не буду.

— Чего ты не будешь? — итальянский язык постепенно возвращался, хотя бы от злости.

— Пппппадать. Из свввятого послушанння.

— Заткнись, — Гильермо встряхнул его, держа под мышки, так, что едва не свалился сам. — Заткнись и иди.

Клятвопреступление произошло буквально через несколько шагов, когда ноги Марко встретились в темноте с очередным торчавшим из земли корнем.

К тому моменту, как смертельно усталые пилигримы добрались до освещенного шоссе, Марко упал не менее пяти раз. Особенно трудно было протолкнуть его через дырку в кованой решетке: совершенно нежизнеспособный Марко вдруг испугался чего-то, вцепился с двух сторон в прутья и явно изготовился дорого продать свою жизнь. Спасла положение гениальная Тома, выплеснувшая ему в лицо остатки газировки «Буратино» и тем приведшая его в чувство на надобную четверть минуты. Гильермо краем сознания понимал, что выглядят они сейчас ужасно, но мир растекался в свете тошнотворно оранжевых фонарей, не давая оценить масштабы разрушения. Ему хватило здравомыслия, чтобы сразу отказаться от мысли дойти до метро. Какие там деньги, быть бы живу. Из огненного потока наконец вычленилась машина с шашечками, новые знакомые, они же свидетели кошмарного позора, затолкали их обоих на заднее сиденье, где Гильермо окончательно покинули все языки, кроме французского. Краем уха он слышал, что Роман с Томой что-то втолковывают водителю, и слабо надеялся, что новые друзья умны и доброжелательны, говорят таксисту не что иное, как правильный адрес, а значит, до дома сегодня удастся доехать. Марко же и вовсе лежал, как тряпка, распластавшись по сиденью и частично — по коленям товарища. Сам Гильермо держал себя на поверхности из последних сил, зная, что осталось недолго — доехать, расплатиться. Добраться до номера. Все. Один раз он все-таки отключился, по пробуждении через пару минут слегка запаниковал, по-французски попытался объяснить водителю, куда надобно их везти, и тут же понял, что проснулся именно от толчка. Машина больше не двигалась.

— «Юность» ваша, — убедительно сказал расплывчатый таксист, показывая вперед и вбок. — Приехали, товарищи иностранцы.

То, что он назвал дальше, очевидно, было ценой проезда. Гильермо старательно ощупал свой зад, нашел-таки бумажник, с третьей попытки открыл его, надеясь, что ангел-хранитель поможет вытащить правильную, достаточную и не самую крупную купюру и скрыть от таксиста, что он совершенно ничего не понимает. Это потребовало от него столь великих душевных усилий, что он даже толком не понял, что тут не так, когда вкрадчивая рука водителя потянула из его пальцев весь бумажник целиком. Встряхнулся он уже в следующий миг, когда вкрадчивую руку неожиданно перехватила другая — это полубессознательный Марко включился в действие, да так крепко вывернул таксисту запястье, что тот вскрикнул и немедленно капитулировал.

— Эй, товарищ, эй! Пустите! Я… перепутал!

Пальцы Марко немедленно разжались. Он и сам не заметил, как тело его рванулось на защиту, потому что голова пробудилась на пару секунд позже.

— Боже, какая гадость, — внятно сказал Марко, открывая измученные глаза. — Dio mio. Dio mio.

После этой краткой молитвенной сентенции он перегнулся через колени Гильермо, лежа в позе готового к порке сына, и… тот едва успел распахнуть дверцу машины, как его товарища вырвало на асфальт, — неубедительно, правда, совсем не обильно. Тихо матерясь, водитель вышел, чтобы подстраховать ужасного Марко спереди. Наконец шаткая конструкция из двух опирающихся друг на друга гостей советской столицы оказалась перед дверьми гостиницы в чернильной ночи, меж огней и тьмы. Вычислив верные огни и траекторию их достижения, Гильермо потащил собрата на себе, подогревая себя яростью — с тебя, приятель, можно писать икону святого Луиджи Гонзаги с умирающим на руках! Только главное — вас обоих не нюхать, ни Гонзагу, ни умирающего. И не приглядываться. Потому что у самых дверей Марко снова вывернуло, и отнюдь не так удачно, как в первый раз — теперь он испачкал и свою футболку, и джинсы Гильермо, а еще предстоял путь по холлу и дальше до номера, и этот путь должны были проделать во что бы то ни стало недостойные псы Господни, которые прямо-таки по апостолу Павлу возвращаются на свою… да, именно туда и возвращаются. Как сказал бы Аполлинер, «Guillaume, qu'es tu devenu?» [22] «Гийом, что сталось с тобой?» — строчка из стихотворения Аполлинера «A la Sante» (В тюрьме Сантэ). Следующая строчка — «О ребячьи мозги!» — авторства Бодлера, стихи «Странствие» Впрочем, какой уж тут Аполлинер, это ж Бодлер сплошной, O cerveaux enfantins, эстетика безобразного… Такими и подобными выкладками отвлекал себя от немедленного падения Гильермо Пальма, лектор Санта-Мария Новеллы, в долгом пути до третьего этажа, и только всадив ключ в дверь номера и повернув нужное количество раз, только сгрузив посреди комнаты безобразную кучу — человеческие останки, младшего товарища — он позволил себе уединиться в ванной и на четверть часа исчезнуть для мироздания.