Антон Дубинин - За две монетки

Вчерашний день целиком был посвящен фехтованию. Впервые в жизни Гильермо получал от спорта большее наслаждение, чем его спутник; с девяти утра и до семи вечера с краткими перерывами на еду они провели в спорткомплексе ЦСКА, в зале фехтования, и вид фехтующих после 21-го числа вызывал у Марко что-то вроде похмелья. К тому же половину душевных сил он потратил, стараясь ни нарочно, ни случайно не глядеть на своего спутника. Который, как назло, превратился в настоящего чумового болельщика, то есть вскакивал, свистел, бил себя по коленям так сильно, что наверняка остались следы, и даже один раз, промахнувшись, заехал по колену Марко, не успев смутиться и извиниться — просто не заметил, так горячо было на фехтовальной дорожке. Марко, как назло, с утра отстегнул нижнюю часть штанов и ходил в шортах — так что ему пришлось после боев поспешно превращать их обратно в брюки: на ноге расплывался здоровый синяк, на который было почему-то стыдно и ужасно обидно смотреть. Это же надо, какие у него острые и крепкие кулаки, когда доходит до крайности! А Гильермо до крайности именно что дошел: он даже перестал быть Гильермо, остался совершенно незнакомый провансалец, забывший итальянский язык и вопивший во весь голос в хоре остальных французов: «Allez, Pascal, allez!!!» Уже никакой не доминиканец; считай и не компатриот; Марко здесь просто не было.

А, Паскаль! Двое русских в финале — и он один, яркий, как стрела, легкий, с невыносимым изяществом человека, которому терять нечего, а завоевать он может весь мир. В промежутках между боями, сорвав маску и откидывая мокрые черные волосы, он успевал за двухминутный перерыв осиять всех вокруг, сверкнув улыбкой в камеры, жадные до нового чемпиона — ведь явно же будет чемпион, — но самый сильный электрический разряд улыбки посылался в ту часть зала, откуда кричали по-французски. Русский Смирнов старательно боролся, русский Романьков — яростно работал, а Паскаль Жолио из Фонтенбло, 21 года от роду, — фехтовал . В так называемой легкой французской манере, с ослепительной раскованностью, почти танцуя. И Дюпон пропал, Дюпон был влюблен, хуже чем Жоффре Рюдель в свою принцессу, влюблен по уши и совершенно бескорыстно — увидев воочию идеал детства, принца Оранжского, который вырвался вперед словно играючи — и теперь с непринужденной легкостью стоял против всей советской мощи, самый тонкий из троих, самый юный и абсолютно непобедимый.

Этот принц Оранжа играючи «сделал» Смирнова в предпоследнем бою — о, теперь все стало иначе, он прыжком поднялся в небо, и пока Смирнов уходил с дорожки, стиснув кулаки и закаменев в тоскливой ярости, и пока тренер мэтр Куртийя одновременно охлопывал, обнимал Паскаля, наставлял и разворачивал сияющим мокрым лицом к камерам — будет заодно исторический кадр, чемпион с тренером — Гильермо, оказывается, уже обнимался с каким-то совершенно незнакомым пожилым французом с верхнего ряда. Они все сейчас братья, а все те сейчас — враги.

Последний бой — с Романьковым — решал все. Если Паскаль победит, он чемпион. Если проиграет — у всех троих будет равное число побед и поражений, а значит, дополнительные бои. Смирнов стоял у помоста, не менее обескровленный волнением, чем Романьковский тренер, извергавший на весь зал волны адреналина вроде электрических разрядов: решалась и его судьба. Если сейчас русский проиграет, то француз — чемпион.

Третий укол — наносит — НЕТ — Романьков! «Саня, давай!» — чей-то неистовый русский крик раскрывает шлюзы. Гильермо дышит, как астматик, его колотит дрожь, будто кровь прилила к голове и изнутри бешено бьется о барабанные перепонки, и вот уже Романьков ведет — 4:2, «Саня! Сашенька! Санек!» — русское имя Романькова сотрясает стены, половина зала на ногах, именно тогда Марко вскрикивает от неожиданной боли, потому что кулак товарища, промахнувшись, со всех сил врезается ему в колено, задевая какой-то чувствительный нерв, так что нога Марко резко подпрыгивает вверх, как в детстве, в кабинете врача с молоточком. Гильермо не услышал его, вообще не замечая — Марко тут нет — потому что все уже изменилось: Жолио за минуту наносит подряд два укола! Два! Укола! Подряд! Четыре-четыре! Будь проклята война!!!

Треть зала взрывается. Дюпон вскакивает, снова садится, вцепившись в подлокотники; в глазах стоят настоящие слезы.

— Allez, Pascal! Allez!!! — он кричит этому человеку, самому родному на свете, сейчас — абсолютно обожаемому, что он с ним, весь Вивьер с ним, и весь департамент Ардеш, вся Франция, за Францию, за маму, вперед, сыны отечества, день славы пришел, НЕ ПОДВЕДИ!

Паскаль-невидимка с лицом, скрытым белой маской, смотрит сквозь маску до самого Ардеша и средиземноморских Пиренеев, до родного Фонтенбло, отлично зная об их чаяниях и надеждах, начав осторожничать под невыносимым грузом ответственности. Противники не торопились уже, они прощупывали друг друга — легкие шажки, невесомые прикосновения клинков, нерв к нерву, все, что можно предугадать, должно быть предугадано. Даже Марко не мог оторвать взгляда от дорожки, тем более что на Гильермо смотреть было страшно, как на гранату с выдернутой чекой. Сейчас рванет.

И рвануло — Романьков рискнул. Не мог он достать! Ни один человек на свете не смог бы — в такой атаке, ломающей все понятия о тактике и здравом смысле — кошачий выпад — Паскаль, отступив и выгнувшись, даже не пытался защищаться, потому что ведь уже видно, что не достал — многие закрыли глаза, в том числе и Гильермо, с яростным стоном — НЕТ! Достал. Один укол, перевес на один укол, победа досталась Романькову. Люди уже плясали на местах, ревели, стонали — огромный дом, полный сумасшедших, — Романьков орал громче всех, отплясывал на дорожке, подпрыгивал, вскинув руки, выкидывал бешеные коленца. Гильермо с грохотом откинулся на спинку кресла, закрыв лицо руками. Так, считай, и просидел первый из дополнительных боев — Смирнов против Романькова, оторвав пальцы от щек, только когда болельщики последнего разразились победными криками.

А принц Оранжа уже снова стоял на помосте, ярко улыбаясь перед тем, как надвинуть маску, легкий, изящный. Перед последним боем. Он всегда улыбается, когда уезжает на войну. Я целым уезжаю… Je partis sain et sauf, et j'en revins blessй. De trиs grands coups de lance, qu'un Anglais m'a donnйs… qu'un Russe m'a donnйs. После того поражения что-то важное сломалось, но улыбаться искоса взглянувшему, мрачному противнику он будет так же, пока лицо не скроет маска, и будет атаковать, еще сколько будет атаковать, и хитро финтить в последнем бою, чтобы выбить наконец Смирнова из равновесия боевой машины, но рапира его, уже нанесшая Смирнову в предыдущих боях столько уколов, пропарывает воздух, «смертельных три удара приму от англичан», Паскаль, жизнь моя… пять чертовых уколов, я знаю наперед. Проиграл всухую.