Антон Дубинин - За две монетки

Она постаралась наскоро приодеться как можно лучше — в джинсовую короткую юбку, в яркую блузочку — ту же, что в прошлый раз, и поверх повязала фартук с ромашками, чтоб не запачкаться при готовке. Она, как и ее парень, сделала попытку вернуть Гильермо подаренные им наручные часы — и тоже столкнулась с твердым отказом принять подарок обратно. Бросая дымящиеся гренки на тарелку, она норовила задеть Гильермо хоть локтем, хоть бедром, и от смущения сделалась совсем неловкой, то и дело что-нибудь опрокидывая на столе — Марко едва поймал в полете смахнутую ей солонку. Тома спокойно помогала хозяйке, резала принесенные гостями продукты — на непременной покупке гостинцев настоял Гильермо. Андрей, старавшийся держаться на кухне Зинаиды по-хозяйски, будто пес, обозначающий свою территорию, открыл банку шпрот, делал бутерброды, шумно искал открывалку. Кроме нарезанной колбасы, восхитившей ребят, будто до сих пор они не видели обычных пачек с нарезкой, и указанного Томой («Можно этот? Он самый лучший…») торта они купили бутылочного пива — по бутылке на каждого, хотя Гильермо и Марко хором отказались, засвидетельствовав, что они больше не хотят пить.

— С того раза?… Это я вас понимаю, — заговорщицки сказал Роман, пакуя пиво в Марков рюкзачок. — Что же, и не будете, если не захотите. Все равно не пропадет.

Марко бы, собственно, не отказался прихлебнуть из бутылки, которую теперь на кухне для него заботливо откупорил Андрей. Но епитимия есть епитимия, и он стойко пил чай из чашки с золотым ободком: Зина принесла из гостиной сервиз на шестерых. Марко крайне умилило, что Зина наливает чай в блюдечко, чтобы скорее остыл, и пьет, слегка отставляя мизинец: эту привычку он до сих пор наблюдал в действии только в исполнении бабушки и считал чем-то древнерусским, до-советским, купеческим, а вот же, гляди-ка…

Покончив с гренками и с тортом «Южная ночь», вызвавшим такой восторг у девушек и такое равнодушие у обоих иностранных гостей, компания перебралась в комнату Зинаиды. Здесь был проигрыватель на столике, под которым громоздилась стопка грампластинок, и коврик с пасущимися оленями, увешанный значками, и гитара над кроватью, и много разных подушек и подушечек, и чистое, большое открытое окно. Хорошая комната хорошей девушки, у Франчески была похожая. Андрюха тут же уселся на подоконнике и начал терзать гитарные струны, прихлебывая из открытой бутылки.

— Слезай лучше, — велела Зина, и Марко вполне понял ее заботу о ближнем, все же четвертый этаж — но оказалось, что все не так просто. — На окне с бутылкой… И так, помнишь, в июне участковый приходил — пришлось перед ним студенческим полчаса махать, доказывать, что я не тунеядка! Соседка у нас есть очень противная, — пояснила она, словно извиняясь, сочувственным гостям. — Переведи, Томик: у нас снизу живет настоящая ведьма! Ведьма, так и скажи, а кто она еще? Своей жизни нету — она в чужую нос сует. Кто, к кому, зачем… лезет все время, карга, куда ее не просят! Считает, что я давалка какая-нибудь, только потому что брюки ношу и ко мне гости ходят! Это не переводи, Томик, это — так… пустяки…

В конце концов Андрей с гитарой устроился на стуле у стены, а Зина, к его недовольству, уселась не к нему, а на кушетку рядом с Гильермо, которому и отодвинуться было некуда. В попытке слегка потесниться тот придавил мягкую игрушку, большого непонятного зверя с очень трагическим лицом и лопоухими ушами.

— Это лемур? — Гильермо взял зверя на руки, словно отгораживаясь им от девушки, ища внешнего повода для разговора.

— Как? Кто? Ой, это! — Зина прыснула, как школьница. — Это зверь Чебурашка! Вы что, правда не знаете Чебурашку? У вас в Италии его нету?

— Про него и книжка есть, — объяснила Тома, пока Гильермо дивился грустному взгляду нелепого создания. — Зин, я говорю, что это книжный герой, непонятный зверек, про него есть сказка. И пластинка… И мультфильм…

— Я принесу! — Зина вскочила и через минуту вернулась с блестящей детской книгой. — Видите? Вот он нарисован, а это его друг, крокодил Гена. Самый лучший в мире крокодил! Берите на память! Подарок! Гифт! Кадо!

— Не глупи, зачем итальянцам этот хлам, — Андрей, как всегда, старался одернуть свою подругу, ревнуя ее бешеную активность.

— Я немного читаю по-русски, — осторожно признался Марко, с удовольствием листая страницы. Племянники будут довольны!

— Почему он такой грустный? — невпопад спросил Гильермо, обращаясь к Роме как к переводчику. Белый лик Чебурашки в обрамлении обвисших ушей вызывал у него ассоциации с другой игрушкой — с его первым мишкой по имени Рикики, судя по бирке, уроженцем Лионской фабрики игрушек; к Гильермовым шести годам бедняга потерял один стеклянный глаз и получил вместо него блестящую черную пуговицу. Разноглазый мишка вместе с пуговицей приобрел и несказанно грустное, не сказать — трагичное выражение морды, так что Гильермо больше даже не мог с ним толком играть: только жалел, и из жалости укладывал его с собой в кровать, заботливо укрывая одеялом, и почти злился на Рикики за то, что при взгляде на него на глаза наворачивались слезы. Между совсем французским медвежонком и совсем русским зверем Чебурашкой было что-то неуловимо общее — это почти обреченное выражение пластиковых глаз, осознание собственной нелепости, заставлявшее любого совестливого человека мучиться перед игрушкой комплексом вины. Куда же девался в конце концов этот Рикики? Поди вспомни теперь, черное пятно среди многих черных пятен. Коротка человеческая память. В Италию он, конечно же, не поехал, какое там. Еще в Вивьере отец то и дело грозился «вышвырнуть эту рухлядь на помойку», считая, что мишка — недостаточно мужественная игрушка для мальчика старше шести лет… Так исполнил он свою угрозу или нет? Гильермо не мог вспомнить.

— Грустный? — отозвалась Зина сразу же, едва Роман перевел случайный вопрос. — Это потому что у него история! У него своя история, можно сказать, детективная! Отец пару лет назад, когда работал в речфлоте на теплоходике, его поймал в реке… Ты успеваешь переводить, Ромыч? Видно, какой-то ребенок уронил его в реку, он и поплыл. Папа поймал его сачком и повесил на мачту сушиться, а потом мне отвез. Он такой грустный всегда был — наверно, по прежней хозяйке скучал. На самом-то деле Чебурашка не грустный! Он веселый, потому что сначала был один, а потом наконец завел себе друзей! Про него и песенка есть. Хотите, Гильермо, напою?

— Раньше я был странной, непонятной игрушкой, которую никто не хотел покупать в магазине, — споро переводил Роман, пока Зина грустным голоском выводила мелодию, плохонько выводила, но общий рисунок был прост и понятен. — А теперь я знаменитый Чебурашка, меня узнает и приветствует каждая собака на улице и подает мне лапу!